Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

Да не старообрядческий это дом! Не хватает самого главного – икон или хотя бы креста на стене, который выносится из дома только в случае пожара. Но зато в красном углу, где обыкновенно делают божничку или вовсе иконостас, деревянный круг, выпиленный из толстого бревна с красивым узором годовых колец и ручками, как у шайки, – эдакая затычка чуть ли не метрового диаметра. От кержаков я слышал о «дырниках», таинственных отступниках, которые не на образа молятся, а, мол, дыру в стене сделают на восток и туда бесовские гимны поют. Елена Ивановна тоже о них знала понаслышке, потому рассказать не могла, что это за толк, кстати, отколовшийся от старообрядчества.

Я встал на лавку и вытащил круг – в глаза солнце ударило, изба осветилась, словно прожектор зажгли, и хотя на улице был полный штиль и никаких сквозняков, вдруг пыль всклубилась отовсюду, неизвестно какой силой поднятая, словно ветер промчался. Пришлось дыру закрыть, и сразу все улеглось. Обойдя все закутки, я облегченно вздохнул: к счастью, колоды с останками не было, кто-то схоронил хозяина, а может, у «дырников» существовал иной обычай.

В хозяйственной избушке оказалось нехитрое пчеловодческое оборудование, кадки с застывшим в камень медом, круги воска, побитого мышами, и самое удивительное – резные, причудливые столбы! Совсем тонкие, изящные и в обхват толщиной, все с узором и все опутаны невиданным растительным и звериным орнаментом, причем работа была высокого класса и качества, хотя лежавший тут же инструмент – тесла, разбитые вдрызг стамески – выглядел примитивно. И что еще бросалось в глаза – изделия сохранились идеально, древесина золотисто-желтого цвета, без единой трещинки, хотя щепа на полу почернела и заржавели все железные части инструментов. Почему так, отгадку я нашел скоро: столбы оказались пропитаны. Скорее всего их опускали в расплавленный воск целиком, поскольку кое-где на основаниях сохранились потеки. Однако прикладное назначение этих монументальных произведений было совершенно непонятно: подпереть что-либо ими нельзя, даже горшка сушиться не повесишь. То есть столбы имели чисто декоративные функции, однако в избе их не было ни одного.

Даже намека нет, что хозяин такой умелец!

Вообще почти с самого начала этой экспедиции я перестал чему-либо удивляться; только фиксировал необъяснимые факты, еще больше задавал себе вопросов – и будто груз наваливал на спину. Тут бы радоваться, что жилье нашел, живую пасеку, соль: добуду мяса, отъемся и поживу, как человек, поработаю всласть, а то с началом купального сезона на Ледяном озере карандаша в руки не брал. При необходимости и на зиму есть где остаться (за избой под навесом из дранья дров заготовлено года на три, если даже отбросить кубометра три верхних, истлевших поленьев). Но мне на этой заимке стало еще печальнее. Было ощущение, что я новорожденный, впервые увидел мир и еще не начал его осваивать, или, наоборот, старик, попавший в мир иной.

Столбы эти поразили воображение, я так долго рассматривал их и думал, что в первую же ночь на заимке они мне приснились: будто стоит резной, ажурный столб на самом высоком каменном останце Манараги и горит! А старец Федор Кузьмич на ухо шепчет, объясняет, мол, это жертвенный жезл, светоч богатыря Святогора, который он зажигает один раз в год, чтоб осветить пространство, затем его и воском пропитывают, чтоб горел, как свеча. И что когда Гора Солнца была высокой, этот жезл был виден всему Северу.

Проснулся и понял, что роман о Манараге никуда не годится, полистал его и бросил в печь. Тут же сел и написал первую строчку нового варианта: «Святогор взошел на Манарагу и водрузил свой жертвенный жезл»…

Не помню, сколько времени я работал, не вставая; ночами перестал спать. И тут я неожиданно понял, что заболел в прямом смысле, только не ясно чем. Едва хожу, качает и кружится голова, выйду на улицу и падаю, так что приходится держаться за деревья. Тело вроде легкое, послушное, а ноги подгибаются и дрожат от охапки дров. Потом осенило – оголодал! Потому как давно потерял счет времени, продуктов нет, и сколько времени я пью лишь сыту (горьковатый от времени мед, разведенный в воде; поддерживать им жизнь можно, а физических сил – никаких), я не помню. Впрочем, как и не помню, сколько времени живу на заимке и вообще где она находится.

И тут спохватился, что мне в таком состоянии и до перевала-то не дойти, хотя мечтал подкормиться, набраться сил и заготовить какой-нибудь непортящейся пищи для возвращения на Манарагу.