Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

Он выскальзывал, он не боялся прошлого Редакова-отца, хотя был момент – трухнул, когда сказал о деньгах. Я сам выпустил его, сделал какую-то ошибку, а он сразу засек ее, воспрял духом и успокоился. Пожалуй, Олешка был прав, когда говорил, что с такими людьми можно разговаривать, лишь когда у него носовертка на шее или ствол у затылка. И мне действительно ничего не оставалось, как уйти отсюда, но хотя бы достойно. На этот случай легенда была. Не сказать, что убойная, но не должна была оставить его в прежнем спокойствии.

– Николай Петрович, а как у вас со сном? – по-житейски спросил. – Спите хорошо по ночам? Ничто вас не тревожит?

– Спасибо, не жалуюсь! – Он становился циничным и ледяным, готовым если не табуретку из-под ног, то висок выбить.

– У вас крепкие нервы, хорошая наследственность… А я часто просыпаюсь с мыслью о мести. Согласитесь, это же нормальное человеческое чувство – месть за свою семью, за родных людей. И ничего в нем дикого, кровожадного. Месть – это защита чести, если хотите. Чести и достоинства своего рода. Ваш отец застрелил моего деда, выстрелом в затылок. Возле горы Манарага на Урале. Чтоб не делиться с ним и чтоб не осталось свидетелей.

Редаков не ожидал такого поворота, брови вновь разлетелись, как у совы, от и так тонких губ ничего не осталось.

– Вы сказали… Деда расстреляли в тридцать третьем.

– У каждого человека бывает два деда.

– Ну да, да…

– Моя мать не знает отца, потому что в то время еще не родилась, отец никогда не видел своего отца, а я своих дедов. Потому что ваш отец умел хладнокровно стрелять безвинным людям в затылок. Как вы полагаете, это справедливо? Какие еще чувства у меня, внука, могут быть к вам, сыну палача?

Он проглотил это чуть ли не в прямом смысле – кадык на горле забегал. Я перехватил его взгляд на своем кейсе и, чтобы подтвердить его предчувствия, тронул пальцем клавишу замка.

– Мы с вами нормальные, здравомыслящие люди, – заторопился Редаков. – Давайте остудим головы, спрячем эмоции и попробуем найти компромисс.

– Что вы предлагаете? Может, у вас хватит мужества застрелиться самому? Как это делали ваши конкуренты и люди, стоящие на пути?

Николай Петрович очень хотел жить, поэтому тут же струсил. Посыпалась скороговорка, неуместная для его представительной фактуры:

– Почему такие крайности? Нет, нет, так решительно нельзя. Это все глупо, нелепо. Есть достаточно способов и средств уладить любой конфликт… – Опомнился, нашел другой тон, увещевательный. – Вы еще очень молодой человек, подумайте о будущем. Времена меняются очень быстро, а с ними и наше сознание. Кровная месть – не выход из ситуации.

– А в чем выход?

Он замялся, сделал паузу и попытку встать, но увидел мою руку на кейсе и снова сел.

– Есть вполне конкретное предложение. Да, мой отец кое-что оставил для себя. Относительно немного: монеты, украшения, церковную утварь, вещи из музеев и несколько слитков… Все остальное исчезло со дна озера. Какая-то не совсем понятная история, но это так… Отец передал ценности перед самой смертью, поэтому все на месте, ничего не растрачено. Мы могли бы поделить драгоценности, например, в равных долях. Уверяю вас, это очень большая сумма. Несколько миллионов рублей. По вашему желанию я бы мог выплатить их в валюте по курсу.

– Откупиться хотите? – Руку с кейса я убрал, что было замечено мгновенно.

– Справедливость действительно должна быть восстановлена. По крайней мере моя совесть будет чиста перед памятью людей, погибших от руки моего отца.

– И сколько же стоит чистота совести в долларах по курсу?

Он принимал язвительный тон и был достаточно щедр.

– Четыре с половиной миллиона. При желании драгоценности можно оценить и сделать пересчет.

Я мог стать одним из богатейших советских людей.

– Ну и куда я с вашими миллионами в нашем государстве?

Редаков сделал длинную настороженную паузу, словно опытный удильщик, у которого поплавок повело, но рыба еще не взяла крючок вместе с наживкой.

Должен подчеркнуть: это было начало лета 1984 года, дряхлый Черненко еще стоял у власти. Как бы там ни было, а эта власть пока оставалась в силе. Никакой перестройкой, а тем паче переходом от «развитого социализма» к махровому, первобытному капитализму и не пахло, а чиновник советского Минфина сказал слова, в реальность которых в то время поверить было невозможно. Причем произнес их без пафоса и, думаю, без желания обмануть меня, провести на мякине и спасти свою шкуру.

– Знаете, времена меняются быстро, и я уверен, через несколько лет вы станете благодарить меня. И себя, что сумели зажать чувства в кулак и взять эти миллионы. Вы увидите наш мир совсем в ином свете, это я вам обещаю. Он изменится очень скоро, и эти миллионы потребуются вам как первоначальный капитал. Кто войдет в новое время с капиталом, тот будет иметь все, в том числе и власть. Сколько вам будет, например, в девяносто втором?