В первую минуту губернатор не знал, на что ему решиться, он пребывал в сильной растерянности. Факты, представленные ему доном Ордоньесом, казались неоспоримыми. Не могло быть и тени сомнения относительно виновности мнимого дона Фернандо, а на самом деле флибустьера, который наравне с Монбаром слыл одним из самых страшных предводителей Береговых братьев.
Дон Рамон собрался было пойти к дочери, чтобы рассказать ей о случившемся и по возможности объяснить, что при настоящем положении дел никак нельзя щадить человека столь опасного, чье присутствие в городе, особенно в свете ожидаемой атаки флибустьеров, может стать причиной не только серьезных осложнений, но и, пожалуй, если не поспешить схватить его, самых ужасных событий.
Но затем, вспомнив, что дочь принимает в этом человеке слишком живое участие, видя в нем своего спасителя, дон Рамон решил оставить ее в неведении относительно мер, принятых против дона Фернандо, решив, что потом, когда все будет исполнено, он подумает, как лучше поступить.
На самом деле дона Рамона более всего страшили слезы и мольбы дочери: у него никогда не хватало духа сопротивляться им.
Часам к трем утра губернатор велел оседлать трех лошадей: одну для себя, двух для слуг. Когда это приказание было исполнено, он вышел из дома и поехал к полковнику, который в отсутствие генерала Альбасейте командовал военными силами.
Дон Рамон убедился, что никоим образом не может уклониться от своего долга, и принял решение действовать энергично.
Дом полковника находился в довольно отдаленном квартале. Все спали, пришлось стучать у ворот, потом будить полковника и, наконец, дать ему время привести себя в порядок, чтобы выйти к губернатору в сколько-нибудь приличном виде. Все это тянулось страшно долго.
Потом приступили к объяснениям. Дон Рамон и полковник стали придумывать способ, как захватить флибустьера врасплох прежде, чем он успеет бежать. Потом пришлось отправляться в казарму, чтобы собрать солдат, раздать им боеприпасы, а офицеров снабдить инструкциями, – словом, все эти переезды туда и обратно, эти распоряжения и разговоры отняли массу времени. Ночь была уже на исходе, когда войско было готово выступить, что и случилось наконец в пять утра. В расчете на несомненный успех были собраны значительные силы.
Тысяча пятьсот человек шли, чтобы захватить одного. Правда, имя того, кого хотели схватить, наводило на всех ужас.
Вперед продвигались неслышным шагом и с величайшими предосторожностями.
Губернатор сам хотел присутствовать при захвате злодея. Он ехал верхом во главе колонны.
Когда достигли перекрестка у поворота на улицу, где находился Цветочный дом, войско разделилось на четыре части, чтобы вскоре снова сойтись в одной точке, то есть возле Цветочного дома.
Через десять минут дом был окружен со всех сторон.
Когда дон Рамон лично удостоверился в том, что вышеозначенный маневр исполнен, он подал знак.
Алькальд с четырьмя альгвазилами подошел к воротам и постучал по ним три раза серебряным набалдашником трости, которую держал в руке как знак своего звания. Ворота приоткрылись, и выглянул Мигель Баск.
– Что вам угодно, сеньор? – спросил он насмешливо.
– Отворите, приказываю именем короля!
– Именем короля? Которого же? – все так же насмешливо осведомился Мигель.
– Покажите приказ, – сухо бросил губернатор.
Алькальд поклонился, потом развернул большой лист и заунывным голосом, которым неизвестно почему изъясняются официальные лица при исполнении своих служебных обязанностей, принялся читать:
– К делу! – воскликнул Мигель.
Алькальд продолжал невозмутимо:
– Да к делу же, ради всех святых! – еще раз воскликнул Мигель.
– Дойдете ли вы наконец до дела?
Алькальд продолжал все так же заунывно, как начал: