Сокровище семи звезд

«Ближе к вечеру мы достигли входа в глубокую узкую долину, что тянулась на восток и на запад. Я хотел продолжить путь, так как закатное солнце освещало широкий проход за тесной расщелиной меж скал, но феллахи наотрез отказались двигаться дальше – мол, уже вечереет, и, не ровен час, ночь застанет нас прежде, чем мы успеем пересечь долину. Однако причину своего страха они поначалу не объясняли. А ведь до сих пор они всегда беспрекословно шли за мной, куда бы я ни возжелал направиться, причем в любое время суток. Уступив моим настойчивым требованиям, феллахи наконец неохотно сообщили, что называется это место долиной Чародея и ходить туда ночью нельзя. На просьбу рассказать про Чародея они ответили отказом – дескать, имени у него нет и знать о нем ничего не знают, – однако на другое утро, когда солнце взошло и осветило долину, они несколько осмелели и тогда сказали мне, что в далекой древности («миллионы миллионов лет назад», как они выразились) здесь был погребен великий Чародей – царь или царица, толком неизвестно. Имя Чародея они не назвали, упорно повторяя, что имени у него нет и любой, кто его поименует, исчахнет при жизни до такой степени, что по смерти уже нечему будет возрождаться в ином мире. При переходе через долину феллахи держались вместе и торопливо шагали впереди меня. Идти позади никто не осмелился. В объяснение этому они сказали, что у Чародея длинные руки и идти последним опасно. Слова эти не очень меня обрадовали, ведь замыкать шествие поневоле пришлось мне. В самом узком месте долины, с южной ее стороны, вздымалась громадная отвесная скала с ровной гладкой поверхностью. На ней были высечены в великом множестве различные каббалистические знаки, фигуры людей, животных, рыб, гадов и птиц, изображения солнца и звезд, а также странные символы, из коих иные являли собой отдельные части человеческого тела и лица – руки, ноги, пальцы, глаза, носы, уши, губы. Загадочные символы, истолковать которые затруднился бы и всеведущий ангел в судный день. Скальная стена была обращена строго на север. Выглядела она столь необычно и так отличалась от всех прочих покрытых письменами скальных стен, виденных мною прежде, что я приказал остановиться и целый день провел, изучая в подзорную трубу странные пиктограммы. Мои спутники пребывали в большом страхе и всеми силами пытались убедить меня продолжить путь. Я оставался там до раннего вечера, но так и не сумел обнаружить вход в гробницу, которая, по моим предположениям, находилась в скале (иначе зачем ее было изукрашивать?). К тому времени феллахи уже открыто взбунтовались и пригрозили бросить меня одного, а посему мне пришлось покинуть долину, но про себя я твердо решил при первой же возможности вернуться туда и тщательно обследовать гробницу. С этой мыслью я двинулся дальше в горы и в скором времени повстречался с одним арабским шейхом, изъявившим готовность поступить ко мне на службу. Арабы не так суеверны и боязливы, как египтяне. Шейх Абу Сам и его люди охотно согласились помочь мне.

Возвратившись в долину вместе нанятыми бедуинами, я предпринял попытку взобраться по скале, но потерпел неудачу: отвесная каменная стена, и от природы-то довольно плоская и гладкая, была отшлифована людьми до совершенства. Бесспорно, в ней когда-то имелись ступени: там сохранились, не тронутые удивительным климатом этой чудесной страны, отчетливые следы пилы, зубила и молотка в местах, где ступени были срезаны или сколоты.

Не имея возможности подобраться к гробнице снизу и не располагая лестницами достаточной длины, мы после долгих блужданий нашли кружной путь на вершину скалы. Оттуда меня спустили на веревках к той части отвесной стены, где я рассчитывал найти проем. И он там действительно обнаружился, но оказался перекрыт огромной каменной плитой. Находился он в ста с лишним футах над землей, что составляло две трети от высоты скалы. Иероглифические и каббалистические знаки располагались здесь таким образом, что снизу входное отверстие было нипочем не разглядеть. Глубоко высеченные, они сплошь покрывали как саму скалу вокруг проема, так и каменную плиту, служившую дверью. Плита была пригнана со столь поразительной точностью, что ни резец, ни зубило, ни любой другой инструмент из тех, какие я имел при себе, не входили в узкие щели по ее краям. Однако я употребил все свои силы и колотил, колотил молотком по долоту, пока наконец не пробился в гробницу (а там, как я и предполагал, оказалась именно гробница). Ступив на каменную дверь, упавшую внутрь, я обратил внимание на длинную железную цепь, свободно намотанную на скобу рядом с проемом.

Как и положено образцовым египетским усыпальницам, гробница состояла из входного зала, наклонной шахты и длинного коридора, который заканчивался погребальной камерой. Там находилась таблица с рисунками, высеченными на чудесном камне и раскрашенными в чудесные цвета, – по всей видимости, запись о каком-то событии, смысл которой уже навсегда утерян.

Все стены зала и коридора были покрыты такими же диковинными письменами, что и скала снаружи. Огромный каменный гроб, или саркофаг, в глубокой погребальной камере был испещрен искусно вырезанными знаками и символами. Предводитель племени и еще двое бедуинов, которые не побоялись проникнуть со мной в гробницу, поскольку явно уже не раз принимали участие в подобных мрачных исследованиях, умудрились снять крышку с саркофага, не расколов ее. Они и сами удивились: такое везение, сказали они, большая редкость. В их словах я нимало не усомнился, ибо помощники мои особой осторожности не проявляли и обращались с предметами обстановки столь небрежно, что могли бы повредить даже сам саркофаг, когда бы не прочность и толщина его стенок. А я безумно волновался за сохранность прекрасного саркофага, мастерски вырезанного из необычного камня, мне неизвестного. Ах как я сокрушался, что не могу забрать его с собой! Но время не позволяло – да и мыслимо ли путешествовать по пустыне со столь тяжелым грузом? Мне оставалось взять лишь мелкие предметы, которые можно нести на себе.

В саркофаге лежало тело, определенно женское, обернутое в полотняные пелены, как любая мумия. Судя по вышивкам на ткани, женщина принадлежала к знати. Одна рука ее покоилась на груди, поверх покровов. У всех мумий, виденных мной прежде, обе руки были под пеленами, а по бокам от туго забинтованного тела размещались резные деревянные украшения, по форме и цвету напоминавшие руки.

Но эта рука – странное дело! – была именно рукой женщины, здесь погребенной, рукой из плоти, хотя бальзамировка и сделала ее похожей на мрамор. Высунутые из-под бинтов предплечье и кисть имели желтовато-белый цвет, подобный цвету слоновой кости, долго пролежавшей на открытом воздухе. Кожа и ногти были в целости и сохранности и выглядели так, словно тело положили в саркофаг всего лишь накануне. Я осторожно взял руку и слегка пошевелил ее – она не утратила гибкости, пусть и казалась несколько одеревенелой от долгого бездействия, как руки факиров, виденных мной в Индии. И что еще поразительнее – на этой древней руке было семь пальцев, тонких и длинных, необычайно красивых. По правде говоря, меня пробрала дрожь и мороз пошел по коже, когда я дотронулся до мертвой семипалой руки, которая недвижно пролежала здесь многие тысячи лет, но все же оставалась как живая. Под ладонью, будто охраняемый мумией от посягательств, покоился огромный рубин – величины поистине невообразимой, ведь рубины-то по преимуществу камни небольшие. Цвета он был восхитительного – что алая кровь в ярких лучах света. Но не размер и не цвет (хотя и исключительно редкие, как я уже сказал) составляли самую удивительную особенность этой драгоценности, а сияние семи семиконечных звезд, настолько ясное, словно это были небесные звезды, заключенные внутрь камня. Приподняв руку мумии и увидев чудесный рубин, я остолбенел, как и трое моих помощников, точно встретился взглядом со змееволосой горгоной Медузой, обращавшей в камень всякого, кто посмотрит ей в очи. Ощущение было настолько сильным, что мне захотелось поскорее убраться прочь из этого места. Такое же желание возникло и у бедуинов, а потому, прихватив с собой рубин и с полдюжины диковинных амулетов, украшенных драгоценными камнями, я поспешил к выходу. Я бы задержался и дольше, чтобы внимательно осмотреть пелены мумии, но побоялся. Я вдруг осознал, что нахожусь среди пустынных гор, в обществе практически незнакомых людей, которые здесь лишь потому, что не отличаются особой порядочностью. Мы были в уединенном склепе, расположенном в ста футах над землей, где в случае чего меня никто не найдет, да и не станет искать. Однако про себя я решил при ближайшей возможности вернуться сюда, но с более надежным сопровождением. Мне не терпелось продолжить поиски, поскольку, разглядывая погребальные покровы, я успел заметить в удивительной гробнице множество предметов непонятного назначения – в частности, причудливой формы ларец, вырезанный из неведомого мне минерала. Я предположил, что в нем хранятся какие-то драгоценности, ведь недаром же он покоился внутри огромного саркофага. В склепе находился еще один ларец, замечательных пропорций и великолепно украшенный, но более простой формы, изготовленный из бурого железняка большой прочности, с крышкой, запечатанной чем-то вроде камеди с примесью извести, словно для того, чтобы внутрь не проникал воздух. Мои спутники, полагая, что в таком прочном сундучке наверняка спрятаны великие сокровища, остановили меня и настойчиво потребовали позволения открыть его. Мне пришлось согласиться, однако их надежды не оправдались. Там оказалось четыре сосуда превосходной работы, покрытых затейливой резьбой: один в виде человеческой головы, второй – в виде собачьей, третий – в виде шакальей, а четвертый – в виде соколиной. Я знал, что в подобных погребальных урнах обычно содержатся внутренние органы мумифицированного покойника, но когда мы вскрыли сосуды (восковые пробки были тонкими и проломились сразу же), то обнаружили в них только масло. Расплескивая его, бедуины принялись шарить в урнах руками: а ну как сокровища там, – на дне? – но все оказалось тщетно, никаких сокровищ они не нашли. Заметив алчный огонь в глазах арабов, я стал всерьез опасаться за свою жизнь, а потому, дабы поторопить спутников, постарался – и вполне успешно – возбудить в них суеверные страхи, коим подвержены даже люди столь грубой душевной организации. Предводитель бедуинов поднялся из погребальной камеры к выходу, чтобы скомандовать своим подданным наверху поднимать нас на веревках. Я последовал за ним по пятам, не желая оставаться наедине с людьми, которым не доверял. Двое других надолго задержались внизу, и я заподозрил, что они самовольно обыскивают гробницу с целью чем-нибудь поживиться, однако вслух ничего не сказал, чтобы не нагнетать обстановку. Наконец появились и они. Один из них, поднимавшийся первым, оступился, когда достиг верха скалы, упал вниз и при ударе оземь умер мгновенно. Второй добрался благополучно. Потом наверх отправился предводитель, а за ним и я. Но перед тем как покинуть гробницу, я кое-как водрузил на место каменную плиту, преграждавшую вход в нее. Мне хотелось по возможности сохранить свою находку для дальнейших исследований, буде я еще вернусь сюда.

И когда все мы стояли на вершине скалы, до чего же отрадно было видеть лучезарное солнце после зловещего сумрака таинственной гробницы! Я радовался даже тому, что бедный араб, сорвавшийся со скалы, лежит сейчас не в мрачном склепе, а на ярком солнечном свету. Я охотно спустился бы вниз со своими спутниками, чтобы найти и предать земле тело несчастного, но шейх не придал значения прискорбному происшествию – просто послал двух своих людей обо всем позаботиться, а мы двинулись своим путем.

Когда мы расположились на ночлег, вернулся лишь один из посланцев и рассказал, что его напарника убил пустынный лев – уже после того, как они закопали труп глубоко в песок за пределами долины и завалили могилу камнями, чтобы шакалы и прочие хищники до него не добрались.

Позже, когда все сидели или лежали вокруг костра, я заметил, что он показывает своим товарищам какой-то белый предмет, который те разглядывают с благоговейным страхом. Я незаметно подошел и увидел, что это белая рука мумии, еще недавно охранявшая драгоценный камень в огромном саркофаге. Бедуин сказал, что нашел ее за пазухой у погибшего соплеменника. Ошибки быть не могло: на руке было семь пальцев. Видимо, тот человек просто оторвал кисть от предплечья, когда мы с предводителем покинули погребальную камеру. Судя по трепету, с каким все взирали на руку, я с уверенностью предположил, что араб собирается использовать ее в качестве амулета или талисмана. Если рука и обладала магическими силами, они явно подействовали не во благо вору, который погиб через считаные минуты после кражи. Амулет уже получил свое страшное кровавое крещение: запястье мертвой кисти было красным, словно его окунали в свежую кровь.

Ночью я почти не сомкнул глаз, страшась нападения: ведь если даже одна лишь оторванная рука представляла для этих варваров такую ценность в качестве талисмана, то каким же сокровищем был для них редкий камень, который она до недавних пор охраняла? А от того, что знал о рубине один лишь предводитель, мне было только тревожнее: ведь сейчас я находился полностью в его власти. Из предосторожности я прободрствовал чуть ли не всю ночь и решил при первом же удобном случае расстаться со своими бедуинами и завершить путешествие по Египту – добравшись до Нила и спустившись по течению до Александрии, – с другими провожатыми, ничего не знавшими о ценностях, которые были у меня при себе.

Под утро, однако, меня начала одолевать необоримая сонливость. Опасаясь, как бы бедуин не убил меня во сне или не похитил звездный рубин, который я при нем положил в карман вместе с прочими драгоценностями, я незаметно достал камень и зажал между пальцами. В нем одинаково ясно отражалось и зыбкое пламя костра, и далекие звезды в безлунном небе, а на обратной стороне я различил вырезанные символы, подобные тем, что покрывали стены гробницы. Спрятав звездный рубин в кулаке, я наконец провалился в сон.

Меня разбудили лучи утреннего солнца, падавшие на лицо. Я сел и огляделся. Костер погас, в лагере никого не было, если не считать распростертого рядом со мной тела предводителя. Он лежал на спине, мертвый, с почерневшим лицом и широко раскрытыми глазами, жутко уставившимися в небо, как если бы они узрели там некое страшное видение. Шейх был задушен: на шее у него я увидел багровые следы от пальцев. Отметин этих казалось так много, что я их пересчитал. Семь… все расположены одна к другой, кроме следа большого пальца, и явно оставлены одной рукой. Меня пронзил ледяной страх при мысли о семипалой руке мумии.

Похоже, магия действовала даже здесь, посреди открытой пустыни!

Потрясенный до глубины души, я непроизвольно разжал пальцы правой руки, которые до сих пор бессознательно сжимал даже во сне, удерживая драгоценность. Звездный рубин выпал и ударил мертвеца по губам. Изо рта у него странным образом сразу хлынул поток крови, и в ней красный камень на миг затерялся. В поисках рубина я перевернул покойника на бок и обнаружил, что в его правой руке, неловко подогнутой, как будто он на нее упал, стиснут острый нож с узким кривым лезвием – арабы носят такие на поясе. Вероятно, он собирался меня убить, когда его настигло возмездие – со стороны Бога, человека или древнего божества, мне неведомо. Обнаружив камень, сиявший, подобно огненной звезде, в луже крови, я схватил его и без малейшего промедления устремился прочь. Я брел один по жаркой пустыне, пока милостью Божьей не наткнулся на арабское племя, стоявшее на привале у колодца. Они приняли меня, накормили-напоили и снабдили провизией для дальнейшего странствия.

Не знаю, что сталось с семипалой рукой и ее владельцами: пробудила ли она в них вражду, подозрения или алчность, мне неизвестно, – но что-то неладное точно стряслось, раз люди, завладевшие рукой, сбежали с ней. Несомненно, сейчас она используется каким-нибудь пустынным племенем в качестве талисмана силы.

При первой возможности я внимательно разглядел звездный рубин, пытаясь понять, что же на нем изображено. Символы (значение которых, однако, оставалось для меня загадкой) выглядели следующим образом…»