Сокровище тамплиеров

Синклер умолк, позволяя молодым рыцарям поразмыслить над его словами.

— Большая часть проблем, с которыми я столкнулся в недавнем прошлом, коренится в том, что я побывал в плену у сарацин, — снова заговорил Алек. — Вы наверняка об этом слышали. Я сам об этом упоминал.

— Верно, — кивнул Андре.

— Так вот, именно в этом источник моих бед.

— В том, что вы попали в плен? — уточнил Сен-Клер. — Простите, но я, должно быть, недопонял. Каким образом то, что вы побывали в плену, может быть теперь источником ваших бед? Вы же не приняли ислам?

Вопрос, конечно, был задан в шутку, с наигранным возмущением, и Алек улыбнулся.

— Нет, не принял... Не совсем. Но я совершил нечто почти столь же предосудительное. В плену мне кое-что понравилось.

Андре покосился на Гарри, словно хотел убедиться, что его друг слышал те же слова, что и он.

— Понравилось? В плену?

— Я сказал — «кое-что».

— А можно узнать, что именно?

— Прежде всего люди, простые мусульманские поселяне. Женщины, старики, дети. Когда мы, франки, задумываемся о них — что бывает редко, поскольку всё наше внимание сосредоточено на мужчинах, воинах, — мы считаем, что все они кочевники, не имеющие постоянного жилища. Но отнюдь не все они кочуют. Селение, в котором меня держали, было процветающим, и племя, обосновавшееся там ещё при деде нынешнего эмира, разводило коз и возделывало землю. В большинстве деревень это обеспечивает жителям пропитание, остаётся даже кое-что на продажу. Селение, в которое я попал, основали над подземным источником, что давало возможность в изобилии выращивать финиковые пальмы, и тамошние селяне были зажиточными. В конце концов я привык к своей новой жизни, а чем больше присматривался к местным людям, тем больше проникался к ним симпатией. Никто из них и ведать не ведал, что я знаю их язык, и они разговаривали при мне, не таясь; это помогло мне как следует понять и узнать их. Я был пленником, и, само собой, меня приставили к работе. Такую работу в основном поручают рабам, хотя по большому счёту она не слишком отличалась от той, которую выполняли свободные люди. Все в селении были чем-то заняты, бездельников там не водилось. Поначалу за мной бдительно следили, с подозрением, враждебностью и, может быть, со страхом: а вдруг я впаду в безумие и однажды ночью, пользуясь тем, что большинство мужчин на войне, перережу во сне всю деревню? Но со временем все убедились, что я хорошо работаю и не представляю ни для кого угрозы. Тогда ко мне стали относиться получше и давали то лишний ломоть хлеба, то лишнюю миску похлёбки или пригоршню гороха. Один старик, которому я помог донести тяжёлую ношу, вырезал мне деревянное изголовье. Когда мне показалось, что время пришло, я сделал вид, что учу их язык, громко повторяя вслух некоторые слова и всячески демонстрируя стремление добиться правильного произношения. Честно говоря, я чувствовал себя виноватым. Припоминаю, как все радовались моим попыткам выучиться их языку. Они с удовольствием мне помогали, и уже через несколько месяцев я начал разговаривать с жителями деревни. Поначалу мне приходилось соблюдать осторожность, чтобы не вызвать подозрений своими слишком быстрыми успехами. Но всё прошло как надо, и в должный срок я уже мог толковать о многих вещах, хотя делал вид, будто ничего не знаю о Коране. Ведь я был ференги, чужеземцем, христианином. Ну а потом меня освободили, и я вернулся в Акру... Где и столкнулся с первыми трудностями.

Пришёл черёд Андре задать вопрос:

— Как? Почему? Что вы сделали?

— Да ничего особенного. Я никогда не был особо разговорчивым, больше слушал других, но если не соглашался с чем-то из услышанного — а такого было очень много, — то мнения своего не скрывал. И каждое произнесённое мною слово повторялось, перевираясь и искажаясь до неузнаваемости, навлекая на меня всевозможные обвинения. Стали поговаривать, что я спелся с врагом, что я любитель сарацин и больше не заслуживаю доверия, что меня нужно посадить в тюрьму, дабы я не заражал добрых христиан чумой моих еретических взглядов.

— Еретических? Неужто говорили именно так?

Синклер недовольно хмыкнул.

— Конечно, ещё бы. Но глуп тот, кто использует это слово, даже не зная, что оно означает, повторяя его за каким-нибудь разозлённым священником, желавшим кого-то припугнуть. Вы умеете читать, Гарри? А писать?

Гарри поморщился.

— Да, я могу написать своё имя и прочесть его. Но не более.

— В таком случае вы — редкостный грамотей, один на сотню ваших товарищей. Я знаю, что Андре умеет и читать, и писать, потому что он уже знал грамоту к тому времени, когда мы познакомились, а ему было всего десять лет. Но такие познания, как у Андре, — редкость среди всех, кроме церковников. Большинство рыцарей безграмотны, читать умеет разве что один из сотни.

Синклер на мгновение умолк, после чего заговорил с видом настоящего оратора. Он витийствовал, жестикулируя над ушами своего коня: