— Да, так и есть — совершенно невероятное. Поэтому сомнительно, что это всего лишь совпадение. Алек, что бы там ни говорили многие, Саладин отнюдь не дурак. Он отпустил Ги де Лузиньяна, взяв с пленника честное слово, что тот больше не поднимет оружия против ислама. Все это знают и смеются над султаном, считая его глупцом, не ведающим, что христианин не признаёт святость клятвы, данной под принуждением неверному. Но подумайте вот о чем. Саладин воевал с нами много лет, за это время имел дело со множеством наших высших военачальников и владык. И вы действительно считаете, что он настолько туп, чтобы не знать, с каким насмешливым презрением относятся франки к нему и ко всем мусульманам? Имейте в виду — этот человек объединил под своей властью весь исламский мир, от Сирии до Египта, объединил два халифата и способен вывести в поле, возможно, самую огромную армию за всю историю человечества. Армию больше, чем была у Ксеркса или Дария; возможно, даже больше, чем была у Александра. Вам не кажется более вероятным, что султан мигом уразумел, какую угрозу для него представляет де Монферрат, и счёл, что освобождение короля Ги сыграет мусульманам на руку? Ибо Саладин знал, что Ги немедленно нарушит слово и устремится в Тир, чтобы потребовать у Конрада вернуть ему королевство и все утерянные права.
— Само собой, это имеет смысл, — согласился Алек Синклер, глядя вдаль. — Так ведь и вышло. Прошло немного времени, и Ги с Конрадом вцепились друг другу в глотки.
— Да, времени прошло совсем немного. Но ветер переменился, и прямо в лицо Саладину повеяло дымом пожара, ведь когда Конрад вышвырнул де Лузиньяна из Тира, Ги двинулся на юг, чтобы осадить Акру. Он взял с собой тамплиеров во главе с де Ридефором... И это снова возвращает нас к заключительной части истории Гарри.
— К заключительной части истории Гарри?
Синклер закинул ногу на ногу и, обхватив колено руками, откинулся назад.
— В каком смысле? Ведь Гарри здесь, с нами.
— Да, но послушайте. Де Ридефор, будучи тем, кто он есть, понял, что продвижение Гарри в иерархии Храма принесёт ему, де Ридефору, большую пользу. Гарри был популярен среди братьев и почти так же хорошо известен среди воинов-мирян, поэтому магистр решил назначить его на один из командных постов, освободившихся после Хаттина, о чём и сообщил Дугласу. Тот отказался — любезно, но твёрдо, заявив, что не хочет повышения. Де Ридефор и слышать не желал возражений, но Гарри был упрям и настоял на своём. «Я — монах, — заявил он магистру, — и вступил в Храм, привлечённый простотой жизни тамплиера и обетом нестяжания. Я стал храмовником, дабы, как подобает монаху, блюсти устав и искать спасения души с помощью молитвы и послушания».
— Очевидно, Гарри выиграл этот спор.
— Да, так и случилось. Де Ридефор был вне себя, но ничего не мог поделать. Простота позиции Гарри, публичность спора, который затеял сам магистр, не допускавший и мысли, что может получить отпор, связали де Ридефору руки. Так, возможно, впервые за всё время своего пребывания в ордене, магистр столкнулся с тем, что ему отказали. Ридефор недвусмысленно дал понять, что считает сэра Гарри Дугласа нарушителем обета повиновения...
— Тут он прав.
— Возможно. Это спорный вопрос. Но магистр также заявил, что Гарри пренебрёг интересами ордена и вообще недостоин уважения, с которым относятся к нему сбитые с толку братья.
— Суровые слова, но вполне в духе Ридефора. Он был человеком мстительным.
— Мстительным? Возможно. Вообще-то я его не знал, но с тех пор, как прибыл сюда, слышал о нём больше, чем о ком-либо другом. Да, ему приписывают множество недостатков — он был и безжалостным, и угрюмым, и нетерпимым, и раздражительным, и упрямым. Но сейчас мне кажется, что всё это проистекало из его убеждённости в своей правоте. Он был выдающимся мужем, вождём, умевшим повести за собой других, хотя и чрезмерно пылким. Главной его страстью была вера и преданность Храму. Он не терпел никакого шутовства, не прощал ни малейшей угрозы тому, что считал воплощением Царства Божьего на земле. Но Жерар де Ридефор был безгранично предан тому, во что верил.
Александр Синклер невозмутимо, бесстрастно воззрился на своего кузена, потом медленно кивнул.
— Что ж... Как ты сам сказал, ты его не знал.
Голос Синклера был вкрадчивым, и Андре осталось лишь гадать, нет ли укора в этих словах.
— Скажи, как смерть магистра повлияла на положение твоего друга? — спросил Алек. — Ведь теперь, когда его опала позади, всё должно было измениться.
— Нет. У Гарри всё осталось по-прежнему. Он живёт отшельником среди братьев Храма. Поначалу многие сторонились его, чтобы не навлечь на себя неприязнь де Ридефора, а когда в октябре этого года магистр погиб, Дуглас понял, что уже привык к одиночеству и предпочитает уединение. Он помнит, как его избегали, и не хочет водиться с людьми лишь потому, что те больше не боятся де Ридефора. Когда я сюда прибыл, мы подружились, сам не знаю как, и с тех пор мы самые близкие друзья.
— И давно ты прибыл?
— Десять дней назад.