Сокровище трёх атаманов

Перед самым его началом поселился на некоторое время в усадьбе модный столичный художник, друг и обожатель дочки отрадненской барыни. Рисовал луговые мальвы, сельские домики, старую госпожу на крыльце своей усадьбы. Да много чего рисовал, говорил, что вдохновение его здесь посещает. На заре, по зябкому утреннему речному туману, любил он со всего духу проскакать на коне полями к Хопру и окунуться в чистейшую студёную воду. Уже после революции, тоскуя в Париже и в Ницце, вспоминал он как самое большое счастье бытность свою в Отрадном. В восемнадцатом году, не дожидаясь расправы от новой власти, барыня с дочкой покинули навеки родные места, чтобы в нищете и безвестности упокоиться на парижской окраине. А с крестьянами отрадненскими обошлось лихое время ещё суровее: после двух голодовок осталось в селе народу меньше половины. Не дай господь на земле никому того, что пережили наши люди в первой половине двадцатого века! Война ещё сократила народ на четверть: лучших, молодых и полных сил людей забрала смерть за право жить на этой земле оставшимся…

В первый после войны год прислали в отрадненский колхоз агрономом отца той самой женщины, что осталась последней на этой земле. Баба Нюра, так её зовут, родилась уже здесь. Отец был родом хоперский казак, со станицы Кислянской, что на триста вёрст южнее Отрадного. После фронта, весь израненный, не жалел отец сил, чтобы поднять колхоз. Через двадцать лет так и умер, на работе. А Нюрка, тогда молодая, смышлёная и красивая девушка, поехала в область, учиться на зоотехника. Там замуж вышла, и, отучившись, вернулась в родной колхоз. Родился у них с мужем сынок, назвали Василием, да только недолгим счастье у Нюры было: при строительстве плотины мужа её землёй присыпало, обвалился утёс, а когда откопали мужики, было уже поздно. Так и говорили: горой задавило… Осталась Нюра одна с ребёнком. Так и жила. Люди из села разъезжались, колхоз развалился, сынок вырос, в город уехал, новый век наступил, и фермы, и поля колхозные быльём заросли, и остался от Отрадного один бревенчатый домик, а в нём старая баба Нюра. Иссяк живой родник, догорела Богу свечка.

Взрослый сын бабы Нюры в городе женился, родился внук. Только с женою сын жить не стал, развёлся и вскоре после этого безвестно пропал. Никто его семь лет уже не видел. Совсем придавило горе бабу Нюру, старухой сделало, да не сломало. Невестка вскорости вновь замуж вышла, ещё дочку родила да так решила, что нечего старое нести, одна семья и светлое новое у неё будет. И не видела баба Нюра внука с четырёх лет… А всё ж не судьба была ей одной в старости остаться, явил Господь чудо, да не одно!

Довела наших друзей птичка до места над Хопром высокого, откуда Отрадное и вся округа как на ладони, да и улетела. Смотрел Тобик вдаль, смотрел, да вдруг понял, что места эти с раннего детства ему знакомые, и избушка под горой, и речка, и лес вдали — всё это видел он не раз, всё это ему родное. И живёт здесь по отцу родная его бабушка Нюра.

Боцман, уткнувшись в забор, остался ждать на улице. Тобик вылез из тележки и медленно, неуверенно пошёл к дому. Воспоминания раннего детства, бабушки, отца и матери вместе, этого домика и всего вокруг разом хлынули в детскую душу, бередили, хоть и были смутными… Рыжик догнал и бесцеремонно устроился на плече. Всю дорогу только жизнерадостная уверенность бельчонка помогала Тобику держаться и не падать духом. Он никогда не мечтал и не планировал убегать из дому, и вообще, больше всего на свете боялся огорчить маму. А тут всё случилось так, как будто накрыла его лавина странных событий, и несла мальчишку помимо его воли, и прибила вот к этому берегу. Отключенный телефон просто жёг ему сердце.

С такими чувствами подходил Тобик к старенькому бревенчатому дому, где жила его родная бабушка, почти ему не знакомая. Деревянная крашеная дверь закрыта была изнутри на защёлку, которую снаружи открыть было очень легко, потянув за верёвочку. Дверь со скрипом отворилась. На Тобика разом дохнуло запахом свежего домашнего печёного хлеба и парного молока. Пожилая женщина, копавшаяся возле печки, поднялась, обернулась, подняла ясные, добрые глаза на Тобика и медленно прислонилась к углу. Узловатая старческая рука поднялась было утереть лоб, или перекреститься, да так и застыла возле сердца:

— Господи, кормилец-мамушка… Тобик…

Она помнила его. И ждала. К горлу подкатил комок, на глазах навернулись слёзы:

— Дай погляжу на тебе… Взрослый… Отец вылитый… Сюды, к окошку садись. А мать-то где? Ай ты один приехал?

Тут дверь из горницы отворилась и послышался детский девичий голос:

— Баб, ты с кем это?

Вслед за этим в дверях появилась миловидная тёмно-русая девочка. Она сидела на деревянном стуле с колёсиками. Тоненькие ноги в шерстяных носочках безжизненно свисали со стула. Перебирая руками вдоль стенки, девочка подъехала к столу. Баба Нюра по-прежнему в упор смотрела на Тобика и еле сдерживала душащие её слёзы:

— Вот, Дарёнка, не зря я Богу-то молилася. Тобик. Внучок из города. Значить, братик тебе будеть…