Сокрушение тьмы

В ночь на 24 июня рота лейтенанта Гаврюкова, используя десантную выучку, под отвлекающий маневр других рот, тихо, бесшумно, ползком преодолев болото, миновала передовые посты финнов и углубилась в сосновый лес. Все было бы проще, будь это нормальная ночь, но ночь была светлой, и пришлось с особенной осторожностью первые двести метров ползти по-пластунски. В сосновом лесу поднялись. Гаврюков, как все мокрый, тихонько поругиваясь, оглядел пристально собравшихся всех вместе бойцов и командиров и шепотом отдал команду:

— Повзводно, цепочкой, за мной!

Гаврюков резко выделялся среди других офицеров. Еще когда они были десантниками, он даже на тактические учения выходил в новом наглаженном обмундировании, в хромовых, до зеркального блеска начищенных сапогах, с блестящими значками, всегда парадно-подтянутый и недоступный. С солдатами вел себя строго, от командиров взводов держался обособленно. И вот теперь обстановка заставляла Гаврюкова делать все то же самое, что делали подчиненные: он вынужден был окапываться, ползать по болотам, подвергаться тем же опасностям, каким подвергались они. И все видели, что вся эта солдатская наука, которой он обучал других, самому ему достается теперь нелегко.

В полукилометре от боевых позиций дозорные увидели на поляне несколько слабо дымящих костров, возле которых спали вповалку солдаты. Капитан Волгин строго-настрого наказал не поднимать безвременного шума, а углубиться километра на два и уже затем поднять настоящий «трам-тарарам». Комбат так и сказал Гаврюкову:

— Нужен трам-тарарам! Чтобы неприятель подумал: к ним в тыл зашел по меньшей мере батальон.

В прошлый раз все три роты с боем прорвались в тыл и ударили по позициям противника. Финны бежали в панике, бросив станковые пулеметы, две батареи легких пушек, боеприпасы и целехонький склад продовольствия. Но батальон — это не рота, которую всегда можно отсечь, окружить и смять. Поэтому Гаврюков взмахом руки снова приказал всем лечь. Казалось, он растерялся и теперь думал, что предпринять. Конечно, рота могла бы попытаться обойти лагерь финнов, и это решение не разошлось бы с сущностью волгинского приказа, но уверенности не было, что они не наткнутся на другой такой же лагерь неподалеку. Возможно, это была лишь одна из специальных команд, предназначенных для охраны тыла.

Гаврюков передал по цепочке, чтобы к нему подползли командиры взводов. Бакшанов подполз первым, в упор увидел холодные глаза лейтенанта. За ним подползли еще два командира взвода: младший лейтенант Егоров и лейтенант Осипов.

— Слушайте! — твердым полушепотом сказал Гаврюков. — Пошлете сейчас по одному бойцу в разведку. Егоров слева в обход поляны. Вы, Осипов, справа. А вы, Бакшанов, прикажите своему залезть вон на ту сосну. Вот бинокль. Пусть все высмотрит и доложит. Пятнадцать минут сроку. Выполняйте!

— Вы что решили, товарищ лейтенант? — спросил Егоров, и в его пухлом юношеском лице отразилось недоумение.

Гаврюков не любил вопросов, он считал, что его приказы и без того всегда четки и ясны и разъяснений не требуют. Егоров подождал секунду-другую и пополз обратно.

Нет, Гаврюков не растерялся. Он принял решение, и теперь ему надо было только знать, нет ли рядом других команд и что представляет собой эта встретившаяся на пути.

Разведчики уползли, поснимав с себя все лишнее: скатки, вещевые мешки, противогазы и панцири.

Бакшанов, лежа за кустиком осота, некоторое время наблюдал за Милютиным, которого он послал в разведку, глядел на еле чадившие костерки на поляне, но частые стволы сосен мешали ему разглядеть, что там было еще. В лесу стояла тишина, ровная, спокойная, будто и не было час назад звучной перестрелки, которую завязал с финнами на левом фланге 1-й батальон, чтобы создать видимость попытки прорыва. Но о самом прорыве и речи быть не могло. Полк наткнулся на сплошные траншеи, идущие зигзагами среди прореженного леса, соединяющие между собой огромные железобетонные убежища для пехоты. В одном месте Бакшанов уже видел такие траншеи. Они были шириной в два метра с настилами из сосновых жердей на боковинах, с канавкой по дну для стока подпочвенной воды. По ним свободно можно было катить пушки, менять огневые позиции. Удивлялся: какую огромную работу проделали финны, чтобы построить такие укрепления. Только и оставалось, что искать лазейки на стыках в сильно заболоченных местах, куда тоже не очень-то сунешься, если не проложить гать. Сейчас рота и проползла именно по гати. Каждый боец волочил с собой по вязанке хвороста и укладывал ее по очереди, потом откатывался в сторону, пропуская следующего. «Пропади оно пропадом…» — ворчал Бакшанов, поеживаясь от озноба и отгоняя от себя въедливый карельский гнус.

Милютин уже лез на сосну. Медлительный, спокойный, невозмутимо-уравновешенный, он никогда ничем не возмущался, ни на что не роптал, только посмотрит внимательно, будто спросит: «Ты уверен, что так надо?» — и выполнит все безупречно.

Вернулся он первым, передал Гаврюкову бинокль и вместо доклада принялся чесать опухшее от комариных укусов ухо.