Соль и сахар

Я где-то читала, что святой Антоний на самом деле – помощник в обретении утраченного. Итак, с Днем святого Антония тебя, который проиграл бы мне уравнение у Пиментель, если бы не стер мою работу. Прости меня за торт. Для протокола, это был несчастный случай.

Спасибо тебе за все. Я серьезно.

Л.

38

СУББОТА, 18 ИЮНЯ

К моменту окончания наших тестов соседи организовали официальную вечеринку в честь святого Иоанна.

Они приносят на ужин свои любимые блюда и собираются вокруг большого костра перед ярко освещенной церковью, где под звуки аккордеонов, забумбы и треугольника танцуют пары. Дети постарше зажигают петарды, а малыши играют в салочки и носятся с бенгальскими огнями.

Я упросила маму тоже прийти. Но она бросает единственный взгляд на накрывающую на стол донью Эулалию и, не сказав ни слова, поворачивается, чтобы отправиться домой. То, как донья Эулалия смотрит на маму, говорит мне, что кто-то – скорее всего, «Сделки-Сделки», – должно быть, набил ей голову еще большей ложью о моей семье. Что дальше?

– Мам, останься всего на одну минуту, – настаиваю я, дергая ее за рукав. – Всего одну минуту.

Она переводит взгляд с меня на донью Эулалию. Враждебность между ними едва не вспарывает воздух.

– Без твоей бабушки это уже не то, – оставляя меня, говорит мама.

Я нахожу место между Изабель и доньей Сельмой, которая играет с группой на треугольнике. Невозможно не заметить, что мы исчезаем один за другим. Нет уже бабушки на ее старом месте, где она выпила бы слишком много квентао. Нет доньи Клары, тыкающей сеу Флориано своей тростью, чтобы заставить его пригласить ее на танец. В этом году он тоже не потрудился прийти, потеряв свой киоск. Так много соседей отсутствуют, изгнанные из-за «Сделок-Сделок» или горя.

Нет, без бабушки это уже не то. Без мамы – тоже.

Я ухожу.

Я почти дохожу до дома, когда замечаю Педро, переставляющего витрину в «Сахаре». На талии у него повязан белый фартук, рукава черной фланелевой рубашки закатаны до локтей. Руки покрыты налетом пшеничной муки, как будто он был занят на кухне.

Он выставляет на витрину поднос с соньос[80] – круглыми, нежными пончиками размером с кулак, посыпанными сахарной пудрой. Педро замечает, что я смотрю с тротуара, и скрещивает руки на груди. Когда мы были маленькими, мы обычно высовывали языки и корчили друг другу рожи через стекло. Теперь он делает мне знак встретиться с ним в переулке, и моя грудь наполняется бабочками.

Я жду всего минуту, и Педро вместе со мной ускользает в тень.

– Попробуй-ка, – говорит он взволнованно. На щеке у него красуется пятно от масла.

Я вгрызаюсь в соньос, который он принес для меня. Начинка внутри еще теплая. Такая идеально сладкая и терпкая. На вкус – как пирожное. Как мечта.

– Это потрясающе! Что это? Маракуйя?! – спрашиваю я сладкими от сахара губами.

– Правильно! Вдохновение пришло ко мне во сне, – с улыбкой шутит он. – Я же говорил, что сделаю тебя сладко- ежкой.

Его улыбка заразительна. Я давно не видела, чтобы он так радовался выпечке. Должно быть, что-то изменилось с тех пор, как мы в последний раз говорили о «Сахаре».

Я собираюсь возразить насчет того, что я становлюсь сладкоежкой, и тут мы слышим, как сеу Ромарио зовет Педро. Судя по тону, он собрался отвесить внуку подзатыльник.

У меня кровь стынет в жилах, и веселая улыбка на лице Педро тут же исчезает. Он прикладывает палец к губам, давая мне знак молчать, и уходит.

– Да, шеф? – доносятся до меня его слова.

Я прислушиваюсь с колотящимся сердцем.

– Ты изменил мой рецепт соньос? – кричит сеу Ромарио. – Подожди, пока я умру, прежде чем что-то менять на моей кухне!

– Пожалуйста, шеф, не говорите так, – покорно просит Педро.

– ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С МОИМ РЕЦЕПТОМ?!

– Я… я сменил начинку…

– ЭТО – НЕУВАЖЕНИЕ!..

– Я не проявляю неуважения! – кричит в ответ Педро, заставляя сеу Ромарио замолчать. Впервые я слышу, как Педро повысил голос на дедушку. – Я просто пытался предложить нашим клиентам что-то, чего еще нет в «Сделках-Сделках».

– Не смей ничего менять в «Сахаре» без моего разрешения, ты меня слышишь? – Сеу Ромарио говорит тихо, но его голос дрожит от сильного гнева. Это страшнее, чем когда он кричит. – Думаешь, я не знаю, что ты умираешь от желания снова уехать? Я знаю, что ты не любишь «Сахар». Почему бы тебе не вернуться к своему никчемному папаше?

Со своего места в переулке я вижу, как убегает Педро.

Я жду, пока дверь «Сахара» захлопнется, и выхожу из своего укрытия. Педро отстегивает свой велосипед. Он поднимает глаза, на его лице написано страдание, как будто он борется со слезами. Он так удивлен, увидев меня, как будто забыл, что я все это время пряталась рядом с «Сахаром».

– Ты… все слышала? – Он явно смущен.