Соль и сахар

– Я… довольна? Я все думаю, может быть, то, как пеку его я, не так вкусно, как бабушкин оригинал. Весь этот пармезан восхитителен, но…

– У тебя хороший рецепт, – говорит он. – Тебе не нужно, чтобы он соответствовал ее.

– Но имею ли я право менять что-то, что было хорошо на протяжении поколений? Я думаю, это был рецепт прабабушки.

– Честно говоря, я хотел бы, чтобы у меня была возможность сделать что-то подобное с дедушкиными рецептами. – Он смотрит на меня так, словно решает, говорить мне что-то или нет. Затем придвигает свой стул поближе и понижает голос: – Знаешь, каково это – находиться на кухне, которая просто застряла, застыла во времени? Я столько раз готовил одни и те же блюда, всегда одни и те же, что даже уже не знаю, нравятся они мне или нет. Это мое проклятие. Я знаю, тебя беспокоит, что ты не научилась готовить, но я тебе завидую. Ты имеешь возможность просто взять рецепт и приготовить его в первый раз или изобрести его заново, сделать по-своему. Ты можешь делать все, что захочешь, и не чувствовать, что ты кого-то оскорбляешь.

Он смотрит в сторону, скрестив руки на груди.

– Педро… так вот почему ты решил обратиться в Гастрономическое общество? Потому что дома ты чувствуешь себя застывшим?

– Большей частью да.

– И уезжал ты тоже… по этой причине?

Он откидывается на спинку стула, занимая оборонительную позицию.

– Не стоит об этом говорить. Зачем портить такой безу- пречно хороший кофе плохими воспоминаниями?

Он подносит чашку ко рту и замолкает, делая большой глоток.

– Извини, что спросила…

– Да нет, все в порядке. Я просто считаю, что говорить обо всем этом бессмысленно. Я ведь вернулся, верно? Так что…

Он делает еще один глоток.

Мне неприятно думать, каким потерянным он, должно быть, чувствовал себя, когда дедушка его выгнал, и все только потому, что он захотел поступить в кулинарную школу. Тогда, если бы он не вернулся, я могла бы потерять его навсегда. Я беспокоюсь, что если мы не выиграем конкурс, а «Соль» и «Сахар» закроются, я все равно могу его потерять.

Когда мы заканчиваем наше своего рода свидание за кофе, Педро подвозит меня домой и высаживает у аптеки. Он собирается уехать, но я его останавливаю, положив руку ему на плечо. Быстро достаю из своего рюкзака открытку ко Дню святого Антония, которую сделала для него, – сердечки и все такое – и вкладываю ее ему в руку.

– Не читай сейчас, – дрожащим от волнения голосом быстро говорю я при первых признаках удивленной улыбки на его лице. – Просто послушай, что я хочу сказать.

Педро выглядит удивленным, пытаясь сдержать улыбку.

– Я весь внимание.

Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить сердцебиение.

– Я хотела сказать… Такое ощущение, что история немного повторяется, понимаешь? Когда мы вместе готовили пирог. И, ну, я не хочу, чтобы все закончилось плохо, как это случилось с нашими прабабушками. – Он наблюдает за мной с милейшей улыбкой, пока я пытаюсь подобрать правильные слова. Но я не хочу слишком сильно выдавать все те чувства, которые и сама не вполне понимаю. – Я… я больше не хочу с тобой ссориться. Когда конкурс закончится… знаешь, я не хочу возвращаться к тому, как все было.

Кажется, он успокаивается.

– Я тоже.

Некоторое время мы смотрим друг на друга, впитывая наше обещание. Не могу поверить в то, что это происходит на самом деле, но если это сон, я не хочу просыпаться.

Хотя я знаю, что это зависит не только от нас. И я предполагаю, что Педро волнует то же самое, потому что его взгляд прикован к «Соли» и «Сахару».

– Когда мы им скажем? – спрашивает он.

– Надеюсь, когда-нибудь скажем.

– Договорились, – кивает Педро.

– И не стесняйся менять свой слой на нашем пироге, – говорю я ему. Удивление загорается в его глазах. – Если хочешь, конечно. Мне жаль, что ты чувствуешь себя застывшим на дедушкиной кухне. Но тебе не нужно следовать этим традициям, когда мы выпекаем наш пирог. Переосмысливай свой слой так же, как я – свой. Мы уже сделали огромный шаг вперед с кулинарным конкурсом и с дружбой, так почему бы не сделать это от всего сердца всеми возможными способами?

Он косится на меня, как будто обдумывая мое предложение.

– Что ты говоришь, донья Ларисса?

– Я говорю, будь таким пекарем, каким ты хочешь быть.

И, пожалуйста, не уезжай больше.

Он снова смотрит на «Сахар», кивает, медленно осмысливая мои слова.

– Будь таким пекарем, каким ты хочешь быть… – повторяет он себе под нос. – Но что, если я на самом деле не смогу придумать ничего оригинального и в конечном итоге потерплю неудачу?

– Никогда не считала Педро Молину трусом, – говорю я, подмигивая ему.

– Кого это ты называешь трусом? – притворно возмущается он. – Хорошо. Я подумаю над этим. Но ты должна пообещать мне одну вещь.

– Что?

– Что ты вернешься в клуб в следующем семестре, – отъезжая, говорит он.

Мои слова лежат у него в кармане: