Солдат императора

С другой стороны, Лотрек сам мог остаться с тощим кошельком, а швейцарцы были требовательны к золоту ничуть не меньше ландскнехтов. И Милан, хочешь не хочешь, а надо было отбивать, восстанавливая подорванный престиж французской короны. И еще: швейцарцы рвались поквитаться с ландскнехтами. А опытный полководец обязан пользоваться такими моментами.

Боевой дух, подогреваемый личной ненавистью, бывает сильнее любого оружия, любой выгодной позиции и маневра. В таком состоянии солдаты делают чудеса. Тем более когда речь идет о швейцарцах, для которых честь[31] райслауфера была превыше всего! То же самое можно было сказать и про нас. Ненависть к швейцарцам накалила войско, как ядро накаляют в жаровне перед выстрелом из пушки.

Выстрелом можно было бы считать решительное столкновение, битву, которой обе стороны страстно желали, по крайней мере на уровне рядового состава. Полководцы, естественно, не испытывали такого энтузиазма относительно возможного побоища.

Даже наш главнокомандующий, будучи фанатичным ландскнехтом, говаривал не раз: «Дай мне, боже, сто лет войны и ни одного сражения». Ведь в сражении можно было быстро потерять все. И победу, и жизнь, несмотря на, казалось бы, выгодные условия… А победа вовсе не гарантировала выигрыш войны или хотя бы кампании. Риск был огромен при весьма смутных перспективах выгоды.

Тем не менее командование осознавало необходимость решительной развязки. Но до поры не торопило ее. Естественно, это я о французах. Наши вожди, и Фрундсберг и Пескара, в этот миг стремились к бою, ведь враг уже ходил по имперской территории. Но вот враг пока ускользал, выискивая удобные условия и выжидая подходящий момент. А нам что оставалось? Конечно маневр и разведка!

Вот и слали во все концы лазутчиков, дозоры и дальние разъезды. И наказ был один: глядеть в оба! Слушать во все уши! Не вступать и не поддаваться (само собой, в боевой контакт и на провокации, ха-ха-ха). Кто первый вскроет положение и маневр французов – награда! Деньги! Золото! И всеобщая любовь, конечно…

Здешние военные не догадались еще, что маленький латунный кругляшок или, скажем, звездочка могут здорово удешевить процесс награждения. Солдаты рвались бы получить эти копеечные значки. Чтобы иметь, так сказать, зримый, четко определяемый количественный показатель их силы, отваги, доблести, удачи, словом, необходимых для всякого самца качеств.

Но для этого мира идея орденов и медалей была в будущем. А пока мы резвились на зеленых холмах Северной Италии. Красивая земля. Благодарная к людской ласке и вниманию. Приложи руки, любовь, умение – и она отблагодарит не хуже смуглой, темноокой итальянской девушки, которые были страсть как любвеобильны. По словам моих коллег, конечно… Мне было не до утех.

Я все еще видел перед глазами прекрасное лицо моей далекой Гелиан. Не мог я ее забыть. Уроженки местных полей, в самом деле очаровательные и, главное, не в пример более близкие, не могли вытравить ее образ. Или хотя бы заставить его потускнеть. А ведь Гелиан отныне была для меня не более чем далекой сказкой, миражом любовной пустыни. Такой же недостижимой, как горизонт.

Я надеялся, что опасности солдатской жизни помогут нарушить баланс ощущений, но напрасно. Память о моей красавице пока уверенно перевешивала все прочие впечатления.

* * *

Лотрек и Фрундсберг с Пескарой играли нами, как шахматными фигурами. Никто не предполагал, что фигурки могут выйти из-под контроля и начать играть самими игроками. Но это я забегаю вперед. Пока все развивалось поступательно и логично. Мы постоянно находили следы вражеской армии, но ни разу не видели ее самой.

Лотрек оказался опытным шахматистом. Его войско было больше и лучше оснащено артиллерией. И у него был в запасе ферзь: швейцарцы – весьма весомый аргумент на войне. Но он не торопился. Он изворачивался, как змея, выцеливая и выжидая, чтобы нанести один неотразимый удар и наверняка вонзить зубы в жертву.

Мы же играли, точнее, пытались играть, партию мангуста – есть тут, говорят, такой зверек, который, будучи меньше змеи, умеет ловко избежать смертоносных клыков и одним движением челюстей перекусить шею ядовитой твари.

Десятки отрядов высылались на разведку. «Вы – глаза и уши нашей армии», – так напутствовал Пескара. Как будто мы и сами не знали. Но любил он напыщенные фразы – не самый большой недостаток.

«Уши и глаза» были разные. От маленьких, но острых «мышиных», буквально в несколько человек, до вполне слоновьих лопухов или совиных зыркал типа нашего разъезда почти в двести солдат.

Я читал в старых хрониках, что в Европе лет триста назад умудрялись чуть с большими силами целые кампании выигрывать. Да и Адам, мой бесценный приятель, много интересного рассказал, приоткрыв бездонные кладовые своей памяти. Но нынче времена другие. И масштабы другие. И солдаты здорово поменялись. Только смерть все та же, и могилки в полях. Хм… что-то меня после напутствия маркиза тоже на выспренный слог потянуло.