Солдат императора

Пауль, однако, по обычной своей наивности не понял ничего и ничего не заметил, после недолгих переговоров согласившись послужить натурщиком для сказанного Микеле Реджио. Согласие его вызвало новый приступ веселья у Бенвенуто и его приятеля Луиджи Пульчи. Надо бы предупредить Пауля о возможной нездоровой природе Реджио.

После мы проследовали в таверну “У трех корон”, где и пробыли до глубокого вечера в компании художников, их друзей и развеселых подруг. Туда же явился известный ваятель Пьетро Торриджани, который недавно вернулся из Англии, где выполнял большую работу для короля Генриха Тюдора[51].

Я много слышал об этом человеке, который, будучи искусным художником, чаще сражался на войне, чем занимался искусством. И в самом деле, он больше напоминал великого вояку, нежели скульптора, особенно жестами своими, зычным голосом и привычкой грозно хмурить брови, способной нагнать страху на любого храбреца.

Торриджани много и занимательно повествовал о своих приключениях и подвигах “у этих скотов англичан”, как он неизменно изволил их называть.

Вино лилось рекою, и разгоряченный хмелем Челлини умудрился повздорить с Торриджани из-за давней его размолвки с Микеланджело Буонарроти. Их помирили, хотя, кажется, каждый остался при своем мнении, ведь эти итальянцы горячи, как андалузские скакуны, и упрямы, как ослы, а синьор Челлини в обоих качествах вообще имеет мало равных.

Только ссора была прекращена, как он умудрился поругаться с Луиджи Пульчи, ибо некая молодая привлекательная особа, которую, кажется, звали Пантасилея, уделяла персоне Пульчи гораздо больше благосклонного внимания, нежели ему, что вызвало ревность, неудовольствие и серьезную ссору, едва не закончившуюся дракой. Это уже меня мало занимало, так как я смог, наконец, отдаться наслаждению женскою лаской, вознаграждая себя за те долгие месяцы воздержания…»

Из дневника Пауля Гульди

27 сентября 1522 года

«…Сегодня уже второй день, как я выступаю в несколько непривычном для меня качестве, а именно позирую для сеньора Реджио. Я не имел времени записать это ранее и теперь восполняю досадный пробел. Микеле Реджио – чрезвычайно вежливый и обходительный юноша, много времени уделяющий своей внешности. Он в самом деле весьма красив и ухожен, что заметно отличает его от коллег по художественному цеху и тем более от моих брутальных собратьев по цеху солдатскому.

Адам Райсснер высказывал некие невнятные предостережения относительно его персоны, которые я никак не соотносил с реальностью. В самом деле, какую, скажите на милость, опасность для меня может представлять стройный тонкокостный мальчик? Попытки выяснить что-либо у Челлини, хорошо его знавшего, натыкались на длительные пароксизмы истерического смеха, которые заканчивались неизменным похлопыванием по плечу и словами: “Ничего-ничего, позируй спокойно”.

К слову, Адам пропал из городских апартаментов Икара Тассо – его наконец отпустило, что выразилось в безудержном наверстывании упущений по части личной жизни. Никогда не видел столь ловкого специалиста по знакомству с девушками, причем самыми разномастными, в широком диапазоне – от самых юных мадемуазель до зрелых мадам.

– Прошу прощения за вольность, мадемуазель, не вы ли служили моделью для Венеры, что стоит в пьяццо герцога Урбино?

– Мадам, ваши прекрасные лопатки перетряхнули всю мою прожитую жизнь, позвольте целовать ваши тонкие пальцы?

– Извольте, мадемуазель, я совсем не могу разглядеть браслет на вашей ручке, это олово? Белое золото с жемчугом? Что вы говорите?! На фоне вашего запястья жемчуг смотрится словно булыжники из мостовой…

– Фроляйн, меня зовут Адам, не согласитесь стать на сегодняшнюю ночь моей Евою?

– Изысканная красота вашего утонченного профиля затмевает даже несравненное сверкание вашего бюста, который превосходит красотой даже вашу грациозную талию… мадам, вы вся в тени, вас почти не видно!

– Мадемуазель, вы когда-нибудь видели настоящий толедский клинок? В самом деле? Ну что вы, это очень просто и очень красиво. Его главное отличие в его гибкости и одновременно прочности. Его можно согнуть в любую дугу, но он всегда распрямится. Это свойство называется упругостью. Не желаете взглянуть? У меня их два… оба отменно упругие…

К концу второго вечера мне представлялось, что таких “вводных фраз” у него в запасе несколько тысяч на все случаи жизни.

Но вернемся к моему позированию. В мастерской Реджио долго и придирчиво выставлял зеркала, добиваясь нужного освещения, подбирал грифели для эскизов, подходящее положение мольберта.

– Паоло, друг мой, вот теперь все идеально. – Он произносил мое имя на здешний мягко-игривый манер.

– Тебе виднее, ты же художник.

– Это точно, это точно… хорошо, когда тебя понимают, это такая редкость… Разденься, Паолито.

– Не понял, как это разденься?