Солдат великой войны

После построения их пересчитали, как принято в армии, сверили со списком. Потом лейтенант положил список в конверт, запечатал его, сунул в курьерскую сумку, протянул дивизионному посыльному, который взял ее и ускакал. Лейтенант достал второй список и вновь прошелся по нему, на этот раз называя только имена.

— Вы обратили внимание, — сказал он, дойдя до конца списка, — что в каждом взводе есть несколько человек с одинаковыми именами. Эти люди должны подобрать себе прозвища или найти другой способ отличаться от других. С этого момента вы никогда не будете упоминать город или деревню, где вы жили, забудете свои фамилии и места, где родились ваши друзья. Отныне вы знаете только свое имя и обращаетесь к другим солдатам и офицерам только по имени или по званию. Ясно?

Лейтенант поднял голову. Высокий, сухопарый, с орлиным носом и усами, благодаря которым он выглядел одновременно и старомодно и очень современно. На гражданке он был химиком. Звали его Джованни Валторта, но называли исключительно Лейтенантом. Два младших лейтенанта делали вид, будто им известно, чем вызван этот приказ, и на их лицах отразилось раздражение, когда лейтенант отреагировал на недоумевающие взгляды своих подчиненных словами:

— Несомненно, это приказ командования, и мы будем его выполнять. Не спрашивайте меня, почему так, потому что я и сам этого не знаю. — Он отошел на пару шагов, оглядел речных гвардейцев. — Одну минуту можете смеяться и ругаться.

Солдаты злились. Они давно не виделись со своими семьями, не имели возможности встретиться с родителями, братьями и сестрами, не говоря уже о женах и любимых и дорогих детях, более месяца не получали от них ни весточки, а теперь им велели забыть даже фамилии. Когда ругательства и смех стихли. Кто-то спросил:

— И что с нами будет?

Вопрос показался всем таким важным, что на плацу повисла мертвая тишина.

— Не знаю, — ответил лейтенант. — Поживем — увидим.

Потом отдал приказ: «Смирно!» — И они вытянулись в струнку и щелкнули каблуками, понимая, что этот этап жизни закончился, а впереди — неизвестность.

Они двинулись на юго-запад — по проселочным дорогам, вдоль железнодорожных путей, через железнодорожные пути, по полям, мимо фабрик. Полтора часа шагали в темноте. Когда начало светать, вышли к протоке, каких хватает в Венецианской бухте. Шли вдоль нее, пока не добрались до деревянного пирса, который имел направление строго на восходящее солнце. У пирса стояли три небольших парохода, готовые к отплытию. Обычно погрузка военных частей занимает много времени, но речные гвардейцы, умелые и хорошо подготовленные, действовали быстро и слаженно, и в пять минут поднялись на борт вместе с тележками и всем остальным.

Гварилья обратился к матросу, который стоял у румпеля парохода, на котором оказались они с Алессандро.

— Мы поплывем к броненосцу? — спросил он.

— Нет, — ответил матрос, — вы поплывете к ведру с говном.

— Не понимаю. — Гварилья покачал головой, подумав, что, возможно, матрос просто не любит свой корабль.

— Я тоже, — фыркнул матрос, — и мне запрещено разговаривать с вами.

Три транспорта отвалили от пирса, миновали спокойную дельту, вышли в море. Хотя речные гвардейцы не знали, куда их везут, их радовало, что идти уже никуда не надо. Сушу с подъемами и спусками заменила серая череда волн, но они не взяли курс на морские просторы. По какой-то причине корабли плыли к Венеции. Приближались к ней с каждой минутой. Солнце, которое вставало с другой стороны города, пробивалось сквозь зазоры между зданиями и било в глаза. Подсвеченная его лучами, Венеция казалась огромной и угрожающей, пока они не вошли в Большой канал.

За исключением Алессандро, в последние месяцы никто из них не бывал в этом городе, и они настороженно вглядывались в каждую деталь. Молодые солдаты, не имеющие понятия о формах (за исключением женских), смотрели на венецианские дворцы, словно архитекторы, которых ведут на казнь. Когда официант в сером сюртуке и накрахмаленном фартуке подошел к каналу и выплеснул ведро мыльной воды, они пристально следили за движениями его рук и спины. Гондолы пытались пройти как можно ближе, из одного из домов донеслись звуки пианино. Они плыли по Большому каналу с винтовками за спиной и мечтали о том, чтобы остаться здесь навсегда.

Вышли они из Большого канала так же быстро, как и вошли. Солнце окрасило Сан-Джорджо Маджоре в теплые цвета — оранжевый, охряный, белый, — над головой нависла бездонная синева неба с редкими облачками, подсвеченными золотом. Они вытянулись друг за другом, словно ветви ивы.

Волны усиливались по мере того, как солнце двигалось к зениту. Речные гвардейцы проплывали мимо кораблей, стоявших на якоре. Носы транспортов поднимались и опускались, иногда разбивая волну и окатывая палубу брызгами.

* * *