Солдат великой войны

— Нет, — оборвал его полковник, — ты из Милана. Отныне ты из Милана. — Он оглядел всех и добавил: — Милан очень большой город.

— Ах-х-х! — выдохнули все, как один человек.

— Под страхом смерти, — отчеканил полковник.

— Под страхом смерти, — повторил солдат.

— Вы хотите, чтобы ваших близких убили?

Тут все взгляды обратились к полковнику.

— Я считаю, это ошибка, собрать вас после того, как вы познакомились друг с другом, но армия считает, что вы подходите для этого дела: морская пехота, сто пятьдесят человек, оставшихся в живых, которым больше нечего делать. Вас слишком мало, чтобы создать из вас отдельную часть, и слишком много, чтобы раскидать по разным частям. На войне опасно быть опытными, закаленными в боях и малочисленными, потому что вы одновременно и нужны, и легко заменимы. Мы хотели закрыть вас еще до того, как вы покинули Местре. Возможно, вам трудно в это поверить, но никто не знает, где вы… ни армия, ни флот. Вы не можете отправлять письма, и вы не будете их получать. Не потому, что мы хотим лишить вас связи с домом. Просто нам не нужны никакие ниточки, ни к вам, ни от вас.

Он уселся поудобнее и посмотрел в ночное небо, которое пересекала полоса дыма.

— Почему? — вопросил он совсем как философ. Танцующие куртизанки не сумели бы так захватить внимание речных гвардейцев, как полковник в те долгие секунды, пока он обдумывал ответ на собственный вопрос. — В армии гораздо больше дезертиров с передовой, чем известно общественности. Если на то пошло, десятки тысяч. В большинстве случаев армия полагается на полицию, карабинеров или военную полицию. Не так сложно поймать дезертира, если знаешь, где он. Сопротивляются они редко. Если же все-таки сопротивляются, достаточно двух-трех человек, чтобы справиться с одним, и это у полиции получается лучше всего. Но у армии есть другая проблема. Дезертиры очень разные, непохожи друг на друга, совсем как сперматозоиды, пытающиеся добраться до яйцеклетки. В большинстве случаев это слабые и напуганные люди, и их ловят еще до того, как они успевают покинуть Венето. Некоторые попадают в Рим или Милан, и тут у нас начинаются сложности. Но самые отчаянные и опасные стремятся на Сицилию. Сицилия — яйцеклетка. Там они уже не желают оставаться просто дезертирами. Многие ушли в горы и организовали банды. Не одни, вместе с мафией. До войны я был судьей. Мы уже начали прижимать мафию. Половина мафиози сбежала в Америку, мы ломали их структуры, но когда началась война, они ожили, особенно в глубинке, потому что армия больше не может помогать в борьбе с ними. Людей у нас нет. Все заняты на северном фронте. Мы не знаем, насколько тесны у них связи с городскими бандитами, но предполагаем, что они работают рука об руку, и усилили свое влияние и там. Несколько сотен дезертиров ушли в горы в пяти или шести местах, и теперь они правят округой, выполняя приказы бандитов, у которых раньше были только ножи и гладкоствольные ружья. Война снабдила их многозарядными винтовками, гранатами, штыками и даже пулеметами. На все это мы могли бы закрыть глаза, но прошла информация, что некоторые из этих банд начали снабжать оружием австрийцы. Доставляют его на субмаринах. Мы попытаемся сделать то, что оказалось не под силу карабинерам и местным военным гарнизонам. Наша задача уничтожить эти банды, тактика — внезапное нападение. Мы должны захватить в плен как можно больше дезертиров и привезти на север, где их будет судить трибунал. На Сицилии вы не должны никому говорить свои фамилии, если вам дороги ваши близкие. — Он вновь изменил позу. — Не стоит расстраиваться. Они не знают о нашем прибытии, не знают, кто мы, наше появление станет для них сюрпризом. Мы ударим с суши и моря и, взяв пленных, еще летом уплывем обратно на материк.

* * *

Они уходили в море по широкой дуге, чтобы их не видели с суши. Не думали, что кто-либо на Сицилии ждет подхода скотовоза со ста пятьюдесятью элитными солдатами, но хотели вообще избегать суши, словно опасались, что и у пустынных гор есть глаза. Со всех сторон скотовоз окружало Средиземное море, простирающееся на юг до самой Африки. Однажды они увидели английский миноносец, который двигался параллельным курсом. Полдня оставался на виду, потом повернул, постепенно уменьшаясь до точки, превращаясь в мираж, наконец, исчез из виду, и вновь их окружала одна лазурь.

Они находились вне торговых путей, вне войны, и тишина нарушалась только гулом работающего двигателя да плеском волн. Нигде не видно было поднимающегося из трубы дыма далекого корабля, и небо синело той же пустотой: ни облаков, ни птиц.

Гварилья и Алессандро стояли на плавно покачивающемся носу корабля.

— Смотри. — Гварилья обвел горизонт рукой. — Вокруг одна синева. Мы ничего не можем с этим поделать. И не можем этого понять.

— Синева за пределами нашей досягаемости, — кивнул Алессандро. — Она важна. Мы — нет.

— Мы не можем даже прикоснуться к ней. — Гварилья вглядывался в бесконечность синевы. — И все-таки, если бы не моя семья, я бы мог остаться в море навсегда.

— Гварилья, тебе не захочется быть в море в шторм.