Солдат великой войны

Лучана стояла рядом, достаточно близко, чтобы время от времени он чувствовал ее бедро через ткань своего костюма и шелк ее платья, ярко-синего с разбросанными по нему белоснежными горошками. Ее волосы блестели в рассеянном утреннем свете, как и глаза цвета сапфира. Поскольку она была его сестрой, он полагал, что может наслаждаться ее красотой точно так же, как наслаждался красотой всего, что его окружало. Журчание фонтана на другой стороне могло продержать Алессандро на месте много часов. Холодная черная вода изливалась между двух постоянно влажных, черных камней. Караси цвета металла зависали в воде чуть выше покрытого мхом дна бассейна. Из бассейна вода текла дальше, через весь город, где-то соединялась с другими ручейками, и в конце концов попадала в Тибр. Каждый лист на дорожке, рыжий или бурый, мокрый или сухой, привлекал внимание Алессандро. Он чувствовал влажность рядом с ползучими растениями на стенах, которые задерживали больше дождевой воды, чем те, что росли на земле, а теперь эта вода испарялась мягкими, невидимыми облачками, которые холодили воздух.

— Погоди минуту, Лучана, — Алессандро по-прежнему держал ее руку. — Я хочу посмотреть на небо.

— Зачем? — спросила она, подумав, что в этот момент интонациями он на удивление напоминает отца.

Он повернулся к ней, чтобы ответить, пробежал взглядом по ее глазам, а потом по ней всей, прежде чем просто улыбнуться. Вновь откинул голову, глядя вверх, и она сделала то же самое, сощурившись от яркого света, падающего сверху.

Казалось, они смотрели на самолет или воздушный шар, и одна из матерей, гулявших в Вилла Сциарре с детьми, прикрыла глаза ладонью, чуть ли не отдавая честь, и принялась вглядываться небо.

В отличие от яркой синевы над Тирренским морем, здесь небо казалось бледным и мягким. Низкие облака, где-то грязно-серые, где-то розоватые, где-то золотистые, безмолвно неслись, подгоняемые ветром с моря.

* * *

В монументальных коридорах больницы святого Мартино было полным полно солдат, как выздоравливающих, так и умирающих. Каждый мог смотреть вверх на свет, врывающийся в окна под потолком мощными лучами, в которых танцевали пылинки. В начале и конце каждого двойного ряда железных кроватей стоял большой стол, заставленный цветами. Некоторые посетители уже прибыли и стояли у кроватей своих сыновей.

Алессандро с Лучаной поднимались по широкой мраморной лестнице от площадки к площадке, от этажа к этажу.

— Ему пришлось подниматься по этим ступеням? — спросил Алессандро.

— Его несли на носилках, — ответила Лучана. — Держали ровно. Тот, кто шел первым, опускал свой край, а последний поднимал. На лестничных площадках они разворачивались. Папа стеснялся того, что его несут.

— Когда-то он мог взбежать по такой лестнице, даже не запыхавшись.

— Я бы не стыдилась своей слабости, — воскликнула Лучана с молодым задором.

— Я тоже, — согласился с ней брат.

Угловая палата адвоката Джулиани находилась на самом верхнем этаже, окна выходили на юг и восток. Из четырех высоких окон открывался вид на город и горы, видневшиеся за вершинами деревьев на Вилле Сциарры. Дверь оставили открытой, и Алессандро через маленькую прихожую увидел отца. Адвокат Джулиани сидел на железной койке, миниатюрная фигурка в океане белоснежных простыней и подушек. Алое одеяло, аккуратно подоткнутое, укрывало ноги и живот. Десятки желтых роз стояли в двух вазах на столике у кровати, и он смотрел, как на них падает утренний свет.

Алессандро на миг охватил ужас, когда он увидел, каким хрупким стал отец за два года их разлуки. И хотя волосы у старика оставались той же длины, на фоне похудевших лица и шеи они казались гораздо длиннее. И ноги, хоть укрытые одеялом, казались палками с атрофировавшимися мышцами.

Отец теперь отрастил бороду, элегантную, аккуратную римскую бородку цвета серебра, но кое-где с оттенками серого.

Лучана вошла в палату, сразу же направилась к кровати и поцеловала отца. Она знала, что Алессандро остановился у двери, но не сделала ничего, чтобы привлечь к нему внимание отца.

— Прекрасное платье, — тихо сказал отец. — И прекрасный цвет. — Его руки двигались по простыне, словно он что-то искал, пальцы сжимались и разжимались, словно отправившись в независимое путешествие. — Я видел это платье раньше?

— Разумеется, — сказала Лучана. — Много раз.

— Я его не помню.

— Я надевала его в оперу.

— В какую оперу?

— Когда мы ходили с судьей из Пизы, его женой и его уродливым сыном.

— Такой милый юноша, — возразил адвокат Джулиани.

— По мне, нет. Грубый и противный.

— Потому что его обидели.

— Обидели?

— Да.

— И кто же его обидел? — воскликнула Лучана.

— Ты.

— Я?

— Как только он увидел тебя, — заявил адвокат Джулиани, забывая, как легко он устает, — обида заполнила его сердце, потому что ты была такая прекрасная, а он — такой урод. Он знал, что у него нет ни единого шанса.

— Я бы не обратила на него внимания, как бы он ни выглядел, — запротестовала Лучана.

— Он слишком восхищался тобой, чтобы это осознавать. Невеликого ума, он просто не знал, что ему делать со своей влюбленностью, не измучив себя.

Лучана скорчила гримаску.