Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

В целом же на основании вышеизложенного можно отметить, что многие порядки и обычаи военной жизни в эпоху империи по своей форме и структуре представляли несомненную аналогию социальным и политическим связям, характерным для римской civitas, и в то же время превращали воинское сообщество в некое автономное, самодостаточное образование. Если к тому же учесть, что в лагере звучала латинская речь, почитались римские боги и справлялись римские празднества, то не покажутся преувеличением слова Дж. Хельгеланда, который назвал военный лагерь «анклавом романизма в джунглях неримских нравов и идеалов»[621]. Однако не менее важно со всей определенностью подчеркнуть ряд принципиальных моментов, в которых выражалась специфика воинского сообщества, всей военной сферы, отделенной в императорское время от сферы гражданской жизни так, как никогда не бывало в период республики[622].

Это отделение проявлялось по-разному. В дополнение к сказанному выше можно обратить внимание на одно мероприятие Августа: на публичных зрелищах он отвел воинам особые места, отделив их от граждан (Suet. Aug. 44. 1). Учитывая, что в Риме места в театрах (и амфитеатрах) уже давно определялись сословным статусом зрителей, этот шаг явным образом подчеркивал особое положение военных в обществе. Что касается понятия res publica, о котором вместе с отечеством Цицерон говорит как о высшей ценности для гражданина, то среди массы простых солдат это понятие в период империи, по всей видимости, утратило свое непререкаемое значение. Понятие «родины» в сознании солдата, как мы видели, все более отождествлялось с лагерем или той провинцией, откуда он был родом и где зачастую не только проходила вся его служба, но и годы после отставки[623]. Несмотря на то что солдаты бóльшую часть времени проводили в замкнутом мире лагеря и воинской части, отделение армии от местного общества имело скорее все же функциональный и политический, а не собственно социальный характер[624]. Если учесть, что армейские группировки в разных провинциях со временем приобретали специфические локальные черты, можно говорить не столько о сегрегации армии, сколько об определенной культурной ассимиляции и взаимовлиянии с местными сообществами[625].

Что же касается понятий res publica и populus Romanus, то уже в конце республиканской эпохи в сознании солдат они замещаются фигурой императора, олицетворявшего теперь для них государство и величие римского народа[626]. Показательно в этом плане, что если до 17 г. до н. э. в официальных документах речь шла о legiones populi Romani – правда, уже отдельно от populus Romanus Quiritum (например, ILS, 5050), то в своих «Деяниях» Август говорит об exercitus meus, classis mea (RgdA. 15; 26; 30)[627]. По словам же Тацита (Ann. I. 2. 1), уже после битвы при Филиппах не существовало государственного войска (nulla iam publica arma). Такая ситуация в корне противоречила традиционному принципу, четкую формулировку которого дает в одной из речей Цицерон: «Все легионы и все войска, где бы они ни находились, принадлежат государству»[628]. Эмансипация армии и полководцев от республиканских органов власти и утрата последними монополии на военную сферу происходит еще в конце республики[629], и слова Августа можно, наверное, расценивать как констатацию завершения этого процесса. В более поздние времена армия и солдаты уже вполне привычно и естественно рассматриваются как принадлежащие императору. В этом плане показательно словоупотребление в некоторых надписях и юридических документах. Так, например, представитель галатского царского рода Латин Александр в надписи, датируемой 117 г., восхваляется за устройство раздач в городе по случаю приезда Адриана и «его священных войск» – τῶν ἱερῶν αὐτοῦ στρατευμάτων (IGRR III, 208; cp. 1421 – время Севера и Каракаллы). В ряде конституций императоры именуют солдат milites nostri (например, CTh. VII. 6. 4 = Cod. Iust. XII. 6. 4: fortissimis militibus nostris).