Фактически в императорский период слова «сенат» и «народ» для солдат уже ничего не значили, являясь, по выражению Тацита, забытыми и пустыми названиями (oblitterata iam nomina, vacua nomina – Hist. I. 55. 4; 30. 2). И хотя в текст военной присяги (sacramentum militiae), возможно, включалось обязательство быть готовым пожертвовать жизнью ради Римского государства – pro Romana republica (Veget. II. 5; cp.: Serv. Ad Aen. VIII. 1)[630]
, центральным пунктом присяги были личная преданность императору (и, вероятно, его семейству) и повиновение его указаниям[631]. Не подлежит поэтому сомнению, что создаваемая присягой личная связь солдат и императора коренным образом отличалась от той, которая возникала в раннем Риме между консулами и присягавшими им воинами. В последнем случае полководец, наделенный империем и правом ауспиций, выступал в качестве посредника между войском и богами и только как таковой мог требовать присяги и повиновения[632]. Присяга же на верность императору предполагала подчинение ему не только как легитимному носителю сакральной, военной и государственной власти, но и как конкретной личности. Это подтверждается, в частности, тем фактом, что присяга могла быть принесена еще до того, как провозглашенный войском император официально признавался сенатом и народом, т. е. до наделения его империем и правом ауспиций[633]. В силу военной присяги, самого своего воинского статуса и миссии воин оказывался в принципиально иных отношениях с императором, нежели гражданские лица. Солдат был не только и не столько подданным