Примеры того, как военные добродетели представляются в разговорах пленных моряков, можно приводить сколько угодно. Конечно, такие же высказывания были и в сухопутных войсках, и в Люфтваффе. Но их количественное превосходство на флоте не удивляет. Отягощенный позорным пятном матросской революции 1918 года, с начала войны он был самым незначительным видом вооруженных сил. Его командующий Эрих Редер 3 сентября 1939 года оценивал предстоящую борьбу против британской морской мощи настолько безнадежной, что Кригсмарине в этой войне могли только доказать, что они в состоянии «прилично умереть» [669]. Хотя его настроение вскоре улучши-лось, он временами даже верил в то, что Англию удастся победить в экономической войне, военно-морское командование заботилось особым образом о боевом духе своих моряков. Смысл этого заключался и в том, чтобы сохранить значение флота в государстве и в Вермахте, так как якобы высокий моральный дух вскоре оказался единственной ценностью, которой можно было спекулировать. Наконец, с 1943 года флот полностью потерял свое военное значение: от линкора до эсминца его соединения технически сильно уступали таким же соединениям американцев и британцев. К тому же было очень мало топлива для достаточного обучения экипажей, поэтому морские бои почти всегда заканчивались победой союзников. Торпедные катера и подводные лодки, положение которых было принципиально лучше, теряли свое значение из-за современной техники обнаружения, появившейся у союзников. Чем чаще отсутствовали положительные новости, чем больше была материальная отсталость и недостаточная подготовка личного состава, тем дальше продвигалась борьба за своеобразные ценности [670]. Нацистское руководство платило за это флоту уважением [671], и якобы особый боевой дух представлялся существенной причиной того, почему Гитлер назначил Дёница своим преемником в качестве рейхспрезидента.
До последнего патрона
Немец, если положение безысходно, сдается [672].
Военные добродетели, особенно в критической военной обстановке, должны вести к тому, чтобы солдаты из внутреннего убеждения боролись «до последнего». Поэтому сражаться «до последнего патрона» считалось выражением образцового солдатского поведения. Во второй части Устава войсковой службы говорится: «От каждого немецкого солдата ожидается, что он предпочтет плену смерть с оружием в руках. Но в превратностях боя и самый храбрый может иметь несчастье живым попасть в руки врага» [673]. По крайней мере, в первую половину войны этот топос даже командование воспринимало не буквально, но скорее по смыслу, хотя в формулировке присяги солдат ясно было выражено требование жертвовать собственной жизнью [674]. Если с точки зрения тактики бой был проигран, солдаты могли сдаваться в плен, даже если у отдельно взятого пехотинца еще были патроны к его винтовке.
Чем больше ухудшалась военная обстановка, тем радикальнее политическое руководство, а затем и военное командование требовали борьбы «до последнего». На последнем этапе войны она превратилась прямо-таки в смысл Вермахта. Во время зимнего кризиса 1941/42 года под Москвой начался процесс, который из борьбы до тактического решения сражения в конце концов вывел требование сражаться «фанатично» до собственной гибели.
16 декабря 1941 года Гитлер отреагировал на кризисное обострение обстановки на фронте группы армий «Центр» и приказал: «Личным вмешательством командующих, командиров и офицеров заставить войска фанатично оборонять свои позиции, не обращая внимания на противника, прорвавшегося на флангах и вышедшего в тыл» [675]. Десятью днями позднее Кейтель добавил: «В обороне сражаться за каждую пядь земли до последнего» [676]. Сначала командующие на местах этот приказ приветствовали, потому что думали, что так удастся предотвратить панику изможденных солдат. Но когда в последующие дни приказ держаться все больше становился общим руководством к действию, он вызвал сопротивление. Генерал-полковник Эрих Гёпнер заметил: «Одной фанатичной волей ничего не сделать. Воля есть. Силы нет… Требуемое фанатичное сопротивление ведет к жертвам беззащитных солдат» [677].