Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

Общей отличительной чертой действий в условиях войны является то, что определение противника узаконивает все действия, предпринимаемые вследствие этого определения. В этом отношении война Вермахта никоим образом не отличается от других войн, и с этой точки зрения идентичны даже войны между государствами и асимметричные войны. Обычно вменяется в обязанность воюющих определение, кто является противником, а кто — нет. Аргумент на все случаи, что защищаются только от него, его стремления к мировому господству или его насильственных действий, предоставляет к тому же прикрытие, которое будет приниматься во внимание при расследовании военных преступлений или при интервью и рассказах очевидца, потому что тогда действующие лица должны обосновать, что и почему они делали. Если случилось насилие, то такие обоснования не требуются. Руководительница подвижного медицинского отряда в звании обер-фельдфебеля в Афганистане сформулировала это так: «В бою чувствуется большое бешенство. Времени на размышление там не остается, все это приходит только потом» [973].

Но решающий пункт заключается в том, что видно на примере экипажей вертолетов в Ираке: совершенно независимо от исторических, культурных и политических обстоятельств определение устанавливает непосредственной ситуации и присутствующим действующим лицам рамочные условия для всего, что будет происходить дальше. Групповое мышление, динамика и размах развертывающегося насилия затем почти всегда обеспечивают смертельный исход.

Месть за то, что было нам п ричинено, причиняется и может быть причинено

Аналогия убийству по определению, впрочем, может простираться еще дальше, вплоть до геноцида. Убийство евреев, во всяком случае, первопроходцами расово-теоретических идей и аранжировщиками уничтожения определялось как защита, причем субъектом являлся народ, а не отдельные преступники. И не случайно евреев, которых предстояло убить, иногда представляли и убивали как партизан, то есть как законно убиваемого иррегулярного противника: «Там, где еврей, там и партизаны» [974].

Убийство, определенное как защита, существует и в других культурных и исторических контекстах. Геноциду хуту над тутси в Руанде в 1990-х годах предшествовала манера восприятия и оценки, которую Элисон де Форджес метко назвала «обвинением в зеркале»: когда другой стороне ложно приписывается мнимое желание совершить геноцид другой группы, что этой обвиняющей группе служило поводом для полного уничтожения ложно обвиненной стороны.

Впрочем, схема «обвинения в зеркале» ни в коем случае не была только социально-психологическим феноменом, а выражено рекомендовалась как пропагандистский метод: с помощью такой техники, как говорилось, «та сторона, которая творит террор, уличает своего врага в терроре» [975]. Обратная логическая сторона распространения фантазий угрозы со стороны тех, кто рассматривает себя под угрозой — от чего каждая форма нападений с целью убийства и систематическое уничтожение так или иначе будут восприниматься как необходимое защитное действие.

Особенно явным становится мотив «мести», который в военных рассказах совершенно независимо от культурного, исторического и пространственного контекста играет такую выдающуюся роль, что здесь надо говорить о повествовательном топосе: соответствующая история, множество раз отформатированная в романах, кинофильмах и в тех же военных рассказах, всегда исходит из того, что один солдат рассказывает, как его лучший друг погиб в бою особенно жестокой и коварной смертью. С этого момента, — так, как правило, заканчивается история, рассказчик решает мстить врагу. Иногда эта знакомая фигура заверяется еще и обещанием, которое рассказчик дал умирающему другу. Но во всяком случае личная травма от потери узаконивает беспощадность к противнику, о которой сообщают теперь. Так, один американский солдат из Вьетнама писал своему отцу: «Один из бортстрелков рассказал мне, что им не удалось спасти экипаж вертолета № 37 [подбитого вьетконговцами во время боя вертолета], у пилота и второго пилота головы прострелены из оружия крупного калибра. Два прекрасных парня. Отец, я теперь еще сильнее, чем прежде, укрепился в решимости предпринять все возможное, чтобы эти мерзкие ублюдки исчезли с лица земли. У меня тут еще будет много времени, и упаси Бог каждого из тех, кто будет перебегать мне дорогу, мужчину, женщину или ребенка. Полное и окончательное разрушение — единственный путь обращения с этими зверями. Я никогда не думал, что смогу ненавидеть кого-нибудь так, как ненавижу сейчас» [976].