Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

МАШЕЛЬ: Да, конечно. Но они же все желторотики, у них всего по три-четыре боевых вылета. Я поэтому тоже пару раз летал со старыми экипажами, а то бы у меня тоже было только четыре боевых вылета. А новые — это что-то… Там у нас был унтер-офицерский экипаж, у него вообще не было ни одного боевого вылета… Не вылетали, потому что мы не получили самолеты, а теперь… их уже нет, трех экипажей. Теперь мы приступили… У нас в эскадрилье есть один старый наблюдатель, он тоже еще летает, у него семьдесят пять вылетов на Англию, но он уже совсем никакой.

ХЁН: А сколько ему?

МАШЕЛЬ: Я думаю, двадцать три — двадцать четыре года. Но волосы… Они все у него выпали. У него теперь совсем нет волос, он как старик. Вот так налетался. Выглядит парень очень плохо. Он как-то показывал фотографии, каким его призвали на службу, рекрутом. У него было такое лицо человека с сильным характером, свежее, с чувствами. Но когда с ним разговариваешь, он такой нервный, постоянно заикается, слова сказать не может.

ХЁН: А почему он продолжает летать?

МАШЕЛЬ: Он должен.

ХЁН: Должны же люди видеть, что он больше не может.

МАШЕЛЬ: Тогда они ему, наверное, скажут… сдерживать нервы. Его прежний экипаж, в котором он был, уже не летает. Командир экипажа — в санатории, поэтому его запихнули в другой экипаж [392].

Машель, который 25 марта 1943 года над Шотландией выпрыгнул с парашютом из горящего «Дорнье» Do 217, служил во 2-й бомбардировочной эскадре. Это было одно из немногих соединений, которые после лета 1941 года продолжали совершать налеты на Великобританию. В попытках заставить Англию почувствовать бомбовую войну она несла большие потери. Только в 1943 году бомбардировочная эскадра потеряла 2631 человека летного состава, 507 из них погибли [393]. Со статистической точки зрения это значит, что за это время часть многократно была уничтожена. Психологические последствия высоких потерь, как показывает разговор, были тяжелыми, так как каждому военнослужащему было ясно, что он будет сбит, а когда — лишь вопрос времени. Системы ротации, как в британских или американских ВВС, где экипажи бомбардировщиков после 25 боевых вылетов снимали с фронта, в Люфтваффе не было.

Чтобы подавить страх, в ходе войны летчики все больше прибегали к алкоголю и «напивались как безумные» [394]. Обер-фельдфебель Нич, наблюдатель из 100-й бомбардировочной эскадры, в сентябре 1943 года признался, что они принимали и возбуждающее средство первитин: «Перед каждым боевым вылетом у нас устраивалась сумасшедшая пьянка. Нам же надо было собраться с духом… Сам я мог еще оставаться пьяным, лететь я мог всегда. Хуже было то, что я чувствовал себя усталым. Но потом я просто глотал таблетку и становился свежим и довольным, как будто хлебнул шампанского. На самом деле нужно было эти вещи выписывать у доктора, но у нас всегда было какое-то количество при себе» [395].

Удивительным образом выведенное постулатом в исследованиях снижение боевого духа [396] опытным путем в протоколах не подтверждается. И те экипажи, которые были сбиты в 1945 году, рассказывали о чувстве страха не чаще, чем те, которые были сбиты в начале войны. Они и тогда чаще всего гордо заявляли о своих успехах и углублялись в специальные разговоры о технических деталях их самолетов. Высказывания вроде приведенной ниже самооценки последствий боевых вылетов для собственной личности очень редки. Особенно примечательно то, что она относится к июню 1942 года, то есть еще до времени крупнейших поражений Люфтваффе.

ЛЕССЕР: Я был порядочным мальчиком, когда пришел в Люфтваффе, а там из меня сделали свинью. Когда я был на Востоке, я был сломлен душой и телом, и они вынуждены были отправить меня домой утешиться [397].

«Спортивный» аспект воздушной войны, якобы ведущейся с «рыцарским благородством», уходит в тень. Становится ясно, что война состоит также из стресса, ужаса, страха смерти и из многих других чувств, о которых солдаты никогда не рассказывали, в любом случае, друг другу.