Солнечная тропа

— Ты думаешь, любовь — это когда голубками друг с дружкой воркуют? И я так считала, когда в девках бегала. А как полюбила твоего деда, замуж за него пошла, так и узнала, что в любви, как в жизни, всё бывает — и обиды, и слёзы… А Пелагея не плохая, Лёнюшка. Вон Фёдор-то когда на фронт ушёл, Пелагея с его стариками осталась. А они больные, беспомощные, свекровь с печки сама не слезет. Пелагея за день наломается на работе так, что еле домой приползёт, а дома свёкор со свекровью, словно дети малые, их обихаживать надо. Вот она и варит, и стирает, и штопает до глубокой ночи. Свалится спать как убитая, а тут и утро, на работу пора. Легко ли ей было так всю войну? А ведь ходила за стариками как за отцом с матерью, последний кусок им отдавала, ни разу не попрекнула. Вот и думай, какой она человек… Пелагее, Лёня, с детства тяжёлая судьба досталась. Осиротела рано, у чужих почти людей росла. За Федю только вышла, тут война началась. А после вернулся Фёдор живой, новый дом поставил. На дюжину детей, Пелагея смеялась… А вышло так, что ни одного родить не смогла, надорвалась на работе. И как облепили её разные болячки, всё оттуда же, с войны. На всю жизнь наследство. Видишь, как Пелагеина-то жизнь сложилась, а ты думаешь, что она такая-сякая, злая.

— Я не думаю, — смущённо ответил Лёнька, всё же чувствуя вину перед бабкой Пелагеей.

— И Акимыч твой её любит, — уверенно сказала бабушка, — любит и прощает всё.

— Любит?.. — в замешательстве переспросил Лёнька. — А разве…

Он умолк на полуслове, чувствуя, что продолжать не нужно. Бабушка Тоня поднялась с лавки.

— Что-то беседа у нас вышла больно серьёзная, а всё ты меня разговорил. Давай-ка мыться и спать, вон поздно-то как.

«Поздно, — подумал Лёнька, поглядев в окно, к которому вплотную подступила летняя ночь. — Значит, скоро придёт Хлопотун».

ВЕДЬМА ИЗ ХАРИНА

В эту ночь, придя в дом Егора, Хлопотун с Лёнькой не застали Панамки. Все прочие домовые сидели, как и вчера: Толмач — опершись о стол, Кадило у раскрытого окна, а Выжитень и Пила на лавках вдоль стен.

— Что, никак понравилось тебе у нас? — встретил Лёньку вопросом хозяин.

— Я пришёл про Егора дослушать. Можно?

— Можно, можно, — ответил за Толмача Хлопотун. — Он для тебя и рассказывал, мы-то Егора все помним, кроме Панамки.

— А где Панамка? — ещё раз огляделся мальчик.

— А кто его знает! Он где хочет, там и болтается, поди догадайся, — проскрипел Пила, недовольно зыркая из своего угла. Сегодня он показался Лёньке особенно мрачным.

Кадило хохотнул:

— Больно трудно догадаться! Наверняка у писателя отирается, где же ещё?

— Ты знаешь про писателя? — спросил Лёнька.

— Про него уже вся округа знает. Сперва своим тарантасом навонял, а потом до ночи консервными банками гремел.

— А мы с Акимычем к нему в гости ходили… — начал было Лёнька, но Кадило вдруг приник к окну.

— Ага, вот и наш бродяга идёт.

Действительно, через несколько секунд скрипнула входная дверь, затем отворился притвор в избу, и Панамка появился на пороге в своём знаменитом головном уборе.

— Долгой ночи, добрых дел! — с ходу выпалил домовёнок.

— Спасибочки, — поблагодарил его Кадило, — и вам того же. Вы у нас нынче без обновки или разжились чем-нибудь у писателя?

Панамка испуганно застыл на пороге.

— Ты что, подсматривал за мной? — спросил он прерывающимся голосом.

— Ага, замочные скважины я ещё не нюхал, — сухо ответил Кадило, оглядывая Панамку сверху вниз. — Ну, говори, чего стянул.

— Ничего не стянул, — жалобно пискнул домовёнок.

— Так мы тебе и поверили! — напустился на него Пила. — Говорили тебе, что воровать нельзя!

— Я не воровал… — всхлипнул Панамка и закрылся лапой. — Да они мне и велики-и-и…

— Кто, кто велики? — наседал Пила.

— Штаны!.. — и домовёнок горестно заскулил.

— Эх ты, — сказал Хлопотун, отворачиваясь от него, — а мы-то тебе в прошлый раз поверили!

Панамка вздрогнул.

— Я не хотел их брать! — в отчаянье выкрикнул он. — Я только хотел посмотреть, зачем так много карманов! Я хотел только примерить!..

— А ты чего вообще у писателя делал? — спросил Кадило.

— Ничего не делал, — ответил Панамка с самым чистосердечным видом.

— Как так ничего?

— Совсем ничего. Я смотрел, что он делает.

— А что он делал?

— Сначала обедал долго.

— А что ел-то? — облизнулся Пила.

— А я не понял. Он всё из банок, из коробочек ел, а пил из бутылок. Всё такое красивое, с картинками.

— А после обеда?

— После обеда он разделся и спать лёг.

— Тут ты и спёр штаны, — ухмыльнулся Пила.

— Нет, я стал ждать, когда он проснётся. Мне было интересно, что он будет делать.

— Ну, и чего ты дождался?

— Вечером он проснулся, — покорно отвечал Панамка, — и стал ужинать.

— Опять из баночек?

— Из баночек. И из коробочек…

— А потом спать лёг? — ядовито спросил Пила.

— Потом спать лёг… — пролепетал Панамка.

— Ну а ты, дурень, опять стал ждать?

— А вот и нет! — радостно ответил домовёнок. — Я стал штаны мерить!

Вслед за этим грянул такой хохот, что маленький домик Егора задрожал. Панамка понял, что его простили окончательно, и засмеялся громче всех.

— А ты, Лёнька, значит, тоже у писателя побывал? — отсмеявшись, вспомнил Кадило.