Солнечная тропа

Мойдодыров встал и вышел из комнаты какою-то несвойственной ему подпрыгивающей походкой.

— Кадило, не пугай его больше, — сказал Лёнька довольному домовому.

Кадило вопросительно посмотрел на мальчика.

— Тебе его что, жалко?

— Жалко, — ответил Лёнька. — Разве ты не видишь, как он боится?

— И поделом ему! А зачем мы сюда пришли?

— Хватит, Кадило, он больше не будет.

— Конечно, не будет, — вступился Панамка. — Он вообще ничего, за конфетами сразу пошёл…

Кадило свысока поглядел на Панамку.

— С вами только лягушек пугать, — пренебрежительно сказал он. — Ну, как хотите.

Вернулся писатель Мойдодыров с коробкой шоколадных конфет. Он снял крышку и, не зная, как предложить угощение невидимым гостям, неловко положил коробку на стол.

— Кушайте на здоровье, — робко пожелал он.

— Вот это другое дело! — обрадовался звонкий голос, и сразу же одна конфета выпрыгнула из коробки и бесследно исчезла в воздухе.

Писатель Мойдодыров проводил её круглыми глазами, в которых Лёньке даже почудилось восхищение.

— Что, нравится? — спросил заметно подобревший первый голос. — Смотри, пока мы ещё здесь. Не каждому так везёт. Лёнька, а ты чего не угощаешься? Писатель на всех принёс, верно?

Мойдодыров автоматически закивал, не отводя глаз от волшебного полёта конфет.

— Слушай, — причмокивая, продолжал первый голос. — Ведь ты не такой уж плохой мужик. Не жадный… Только многого не понимаешь. Не понимаешь, а пишешь! — голос опять осерчал, и писатель испуганно съёжился. — А если ты чего не знаешь, зачем строчить? Пиши про свой город, а в нашу жизнь не суйся. Понял?

— Понял, — кротко отвечал Мойдодыров. — Я ведь не хотел никого обидеть… Больше не стану писать, слово литератора!

— То-то, литератора. Ты же для детей пишешь, а зачем их пугать напрасно? Вот они сами разберутся, что к чему, и скажут: «Чушь собачью этот Мойдодыров пишет. Не нужен нам такой писатель!» Что тогда?

Пристыженный Мойдодыров не оправдывался. Между тем конфетная коробка быстро опустела.

— Ладно, — порешил совсем уже довольный голос. — Засиделись мы у тебя, да уж больно ты гостеприимный. Хоромы твои посмотрели, богато живёшь. Тебе в этих хоромах только домового не хватает.

— Да пусть он лишь позовёт! — озорно подхватил другой голос. — Отбою не будет от желающих!

Писатель Мойдодыров с болезненным выражением на лице слушал этот диалог.

— Нет, — сокрушённо вздохнул первый голос, — не станет он никого к себе звать. Тёмный он ещё, суеверный. Пускай развивается, а там поглядим. Ну, спи спокойно, сказочник! Да впредь бумагу не марай. А это… — рукопись про домового зашуршала, повиснув в воздухе, — это тебе всё одно не понадобится!

В следующий миг окно в комнату распахнулось, и рукопись, как стая белых голубков, вылетела на волю в ночной сад.

Писатель, казалось, без сожаления отнёсся к последней выходке своих гостей. Не замечалось в нём больше и страха. Лицо Мойдодырова было одновременно сосредоточенным и отрешённым. С этим нетипичным для него выражением Лев Борисович слушал, как скрипят ступени на лестнице и прощально хлопает входная дверь. Однако он не пошевелился.

Лёнька знал, что домовые ждут его во дворе, но отчего-то не решался оставить писателя.

— Лев Борисович, — несмело позвал он.

— Что?.. — очнулся писатель. — Ах, Лёня, это ты… Знаешь, Лёня, иди домой. Уже очень поздно.

Лёнька не узнавал Мойдодырова, таким усталым и измученным выглядел писатель.

— Лев Борисович, простите, пожалуйста, — сказал мальчик.

— О чём ты? — рассеянно спросил тот, глядя куда-то мимо Лёньки. — Ступай, мы с тобой завтра поговорим.

— До свидания, — одними губами промолвил Лёнька и тихо вышел из комнаты.

Кадило и Панамка поджидали его в самом весёлом расположении духа.

— Ну что, очухался литератор? — беззлобно спросил Кадило, когда Лёнька подошёл к воротам. — Или он теперь до утра будет зубами стучать?

— Не будет, — ответил Лёнька, отпирая щеколду и выходя с домовыми на улицу.

— Эх, жалость, так ведь и не узнали, как мужик домового перехитрил! — и Кадило расхохотался.

Панамка тоже прыснул.

— Пойдём к нашим, расскажем? — засматривая в глаза Кадилу, предложил он.

— Вот ещё! Побегу я докладывать, — заартачился тот. — Иди, если хочешь.

— А ты?

— А я с Лёнькой гулять буду.

— Мне, пожалуй, домой надо, — вспомнил Лёнька. — А то бабушка опять проснётся…

— Не проснётся! — ответил Кадило с такой убеждённостью, что мальчик вмиг успокоился. — А может, ты сам спать хочешь?

— Я не хочу, — поспешил ответить Лёнька. — Только… куда же мы пойдём?

Глубокая ночь хозяйничала в Песках, где одни уже давно спали, а другие, те, кто бодрствовал в это время, старались до рассвета управиться со своими делами: полетать, поохотиться, поквакать и поцвести. Но что было делать в эту пору Лёньке?

— А ко мне в гости пойдём! — нашёлся Кадило. — Дом мой вот, далеко ходить не нужно.

Дом бабки Долетовой темнел по другую сторону улицы, выделяясь на блёклом фоне серого, как будто туманного неба.

— Пойдём туда? — спросил Лёнька.

— А чего! — встрянул Панамка, планы которого, похоже, изменились. — Конечно, пойдём, раз Кадило зовёт.