Солнечная тропа

Чем больше смотрел Лёнька на эту единственную, безумно отдалённую от него звезду, тем меньше и затерянней представлялся он сам себе, вместе с бабушкиным домом, вместе с Песками и даже вместе со всей Землей, которая была такой же маленькой светящийся пылинкой в океане космоса. Лёньке казалось, что он стремительно теряет самого себя в этих необъятных просторах, что вот ещё одно мгновение — и он окончательно исчезнет…

Но произошло совершенно обратное: что-то внутри Лёньки вдруг стало расти, расширяться во все стороны… Оно сделалось больше Лёнькиного тела и уходило дальше и дальше, за пределы видимого, в бесконечность… Мальчик становился всем, что вмещало в себя его сознание: маленькой деревней и всем человечеством, безымянной звездой и межзвёздным пространством… Всё это было рядом, всё было едино и свободно текло через Лёньку, принося чувство полноты и завершённости. Времени больше не существовало. Волны безбрежного покоя и блаженства несли Лёньку, как огромные крылья нежности.

Он не знал, сколько продолжалось это невероятное путешествие, но когда вернулся к себе в комнату, за окном светилось уже много звёзд и отыскать среди них ту, первую, было невозможно.

Внезапно Лёнька понял, что в его комнате что-то изменилось, в ней угадывалось чьё-то присутствие.

— Хлопотун, — позвал Лёнька.

— Да, — ответил шелестящий голос, — я не хотел тебе мешать…

— Я смотрел в небо, — проговорил мальчик. Больше он не мог ничего сказать.

— Знаю, — молвил Хлопотун. — Если ночью долго смотреть в небо, можно улететь в такую даль… И если хоть однажды улетишь, это обязательно повторится ещё и ещё…

— Откуда ты знаешь? — поразился мальчик. — Ты что, летал? Домовые летают?

Не ответив, Хлопотун обнял Лёньку сильными мягкими лапами и снял с подоконника. На миг мальчик уткнулся в его шерстяную грудь и вдохнул смешанный добрый запах деревенской жизни: запах хлева, привяленной травы, запах парного молока…

— Хлопотун, почему ты не приходил вчера? Я тебя ждал… Где ты был так долго? — ласково пенял он, поглаживая тёплую барашковую шерсть.

— В Харине, — ответил домовой.

— А зачем?

— Помнишь, Пила про ведьму рассказывал?

— Ну и что?

— Вот я и ходил разведать, как там.

— И что ты разведал?

— Плохо дело, — не скрывая досады, ответил Хлопотун. — Ну, да ладно, ты-то как?

— Я хорошо… Ой, ты знаешь, Панамка же уехал в город!..

— Как это уехал? В какой ещё город?

— Он с Мойдодыровым уехал! Мойдодыров утром домой собрался, Панамка и уехал к нему жить!..

Хлопотун всё понял. Он стоял, прядая лошадиными ушами, и молчал. Лёньке сделалось нехорошо от этого молчания. Он ждал, что доможил начнёт ругать его, а отругав, уйдёт и больше никогда не явится к Лёньке.

— Эх, пустой я чугунок! — вдруг безжалостно обругал себя Хлопотун. — Как же я про это не подумал, а?

Лёнька вспомнил, что как раз в последнюю ночь, когда Хлопотун отсутствовал, Панамка и соблазнился идеей переехать к писателю.

— Что теперь будет, Хлопотуша? — виновато спросил он у домового.

— Не знаю, Лёнька… Давай думать, что всё образуется. А больше этого мы с тобой всё равно ничего не сумеем. Ну, пошли к Толмачу.

В доме Толмача было тихо. «Неужели и они куда-то исчезли все?» — испугался Лёнька, проходя через тесные сени. Но четверо домовых были на месте, правда, сидели молча, как-то отъединённо друг от друга и выжидающе смотрели на дверь. Когда она отворилась, Кадило даже вскочил.

— Долгой ночи, добрых дел, — бросил Хлопотун в эту напряжённую тишину.

Кадило, видимо, обманувшись в своих ожиданиях, тут же снова сел и уставился в окно.

— Долгой ночи, — ответил за всех Толмач. — А мы думали, Панамка прибежал. Что-то нету его сегодня…

— Не будет его сегодня, Толмач, — без всяких предисловий сказал Хлопотун. — Панамка в город уехал.

— Что?

— Куда?

— Как уехал?

Лёнька вышел из-за спины Хлопотуна.

— Он к писателю уехал. Он ведь всё время о своём доме мечтал, а магазин это не дом, Панамке там плохо было. Поэтому он и поехал с Мойдодыровым. А иначе он бы умер тут!.. Это я ему сказал, что писатель уезжает, — добавил Лёнька и втянул голову в плечи.

Под тяжёлой лапой Толмача скрипнул стол, хотя старый домовой не шевельнулся. Не нарушал своего обычного молчания и Выжитень. Кадило с непроницаемым лицом продолжал что-то высматривать за окошком. Один Пила не считал нужным сдерживать свои чувства:

— Вот, ещё одного недотёпу в город потянуло! Это после того, как Куличик оттуда без оглядки сбежал! В магазине, значит, ему плохо было, а у писателя на антресолях будет хорошо!..

— Не каркай! — остановил его Хлопотун. — Никто не знает, как ему там будет. Может, и привыкнет ещё…

Пила бросил на него уничтожающий взгляд.

— Ты, Хлопотун, в домашних делах, может, и впрямь дока, но дальше кухни ум твой не идёт.

— А если он вернётся ещё, вернулся же Куличик… — в голосе Толмача Лёнька впервые почувствовал растерянность.

— Не вернётся он, — сказал мальчик.

— Почему?

— Боится, что его засмеют.

Все головы, как по команде, повернулись к Кадилу.