Солнечная тропа

— Земле-кормилице наш низкий поклон, а стражу её — почёт и уважение!

— Приглашаю и вас к огоньку, — сказал полевик и направился по дороге. Гости двинулись следом.

— А как же трава для Акимыча? — спросил Лёнька у хозяина полей.

— Всему свой срок, — ответил тот.

Миновав посевные угодья, они вышли на большой цветущий луг. В темноте не было видно всей его красоты, но запахи, этот невидимый мир, сразу вскружили мальчику голову. Они были так неправдоподобно сильны, что Лёнька понял: полевик мог обострить у человека обоняние, как домовые — зрение.

Хозяин и в самом деле запалил огонёк, при этом костра он не разводил: под руками полевика неведомо откуда появилось лёгкое свечение. Необыкновенный огонь был ровным и переливался всеми цветами радуги.

— Потрогай его, — сказал полевик, и Лёнька коснулся рукой необжигающего пламени.

По телу сразу прошла тёплая волна, и Лёньку охватила приятная истома.

— Когда-то давным-давно и люди знали секрет этого огня, — неторопливо повёл рассказ полевик. — Они много чего знали, потому что не порвали ещё связи ни с Отцом, ни с Матерью. Им были не нужны ни машины, ни самолёты, ни ракеты — человек моментально одной своей мыслью уносился в любую точку Вселенной. И телефон не нужен был по этой же причине, и телевизор… Знание это было непосредственное, полученное людьми от Великого Отца, оно передавалось детям с материнским молоком. Отсюда не было нужды ни в книгах, ни в письменности. Людям не приходилось печься о хлебе насущном: Мать Земля щедро одаривала их за любовь к ней. А чтобы согреться и очиститься, у человека был вот этот огонь…

— А что, вы и тогда уже жили среди людей? — спросил Лёнька.

— Нет, всё это было задолго до того, как Светоносец протрубил в свой рог.

— А что случилось потом?

— Ты хочешь знать, как случилось, что люди стали другими? Видишь ли, со временем они возгордились, а возгордившись, сперва отвернулись от Отца, потом забыли свой долг перед Матерью. После скатились до того, что превратили Мать в свою служанку. А нынче не понимают, что ведь и служанка хоть какой-то заботы о себе требует, иначе завтра некому будет обед подавать…

— На Руси, — продолжал полевик, — дольше всего сохранялось почитание земли: твои, Лёня, предки бережно относились к кормилице, душой были привязаны к ней, поклонялись ей. Вот посмеивались над русским крестьянином, что он и в девятнадцатый век всё сохой землю пашет. И невдомёк было смеющимся, что на деревянный плуг земля откликается лучше, чем на железный. А русский пахарь это знал. И хаживал он по своей земле всё босичком да в лыковых лапоточках, а не в кирзовых сапогах с железными подковами… Лаской брал землю…

— А что же этот русский пахарь жил так убого? — спросил Кадило, который вообще не умел долго молчать.

— А кто сказал, что он убого жил? — полевик тряхнул белой гривой. — Русский крестьянин, настоящий крестьянин — не лодырь, не холоп и не вор — всегда жил хорошо. Это только современный человек думает, что надрывался он, бедный, от непосильного труда. Да изба была мала, детей куча целая, баня по-чёрному топится… А он творил на земле и этим горел до самой смерти. И был посчастливее тех, кто в безделье тоской томился, водку пил и, бывало, пулю себе в лоб пускал…

— А вот Пески умирают…

Лёньке показалось, что он лишь подумал о своей деревне, но полевик сразу откликнулся вслух:

— Нынешняя власть, Лёня, уничтожила русского крестьянина, отобрала у него главное — землю. А какой крестьянин без земли?

— А поля вон, рожь… Кто это всё делает? — Лёнька широким жестом указал на колышущееся вокруг злаковое море.

— Это не земледельцы, Лёня, это… что-то страшное. Знаешь, как раньше крестьянин проверял, поспела ли весной земля для пахоты? Снимал штаны и голой задницей на неё садился — самое чувствительное место у человека для этой цели. А сейчас даже не он решает, когда пахать, сеять, убирать, а дядя в городе. А эти здесь, на земле, точно роботы безмозглые. В прошлом году вон то поле не успели убрать, а какой хороший по нынешним меркам урожай ячменя был! Так вот, чтоб он начальству глаза не мозолил, взяли и запахали урожай. Кто такой дикий приказ дал — уму непостижимо! Но ведь и у тракториста, что запахивал поле, сердце не дрогнуло. Запахивает себе, будто катается на своей железяке, ещё и песенки под нос мурлычет. Я пять раз его трактор ломал, думал, может, поймёт, может, опомнится, ведь в деревне же живёт человек! Нет, поковыряется, починит — и дальше… с песенкой. Вот он-то при первой возможности и побежит в город.

— А почему Пески ещё двадцать лет назад процветали? — Лёнька хорошо помнил рассказы Акимыча и своей бабушки. — Ведь та же власть была?

— Та же, да не та, — вдругорядь не удержался Кадило. — Про это и я тебе могу рассказать. Не пускали тогда сельского жителя в город, Лёнька, силой на земле держали.

— Какой силой?