Солнечное затмение (СИ)

   В трапезной Ольвингов никогда не было многолюдно. Объяснить это можно тем, что прием пищи ни сам король, ни его забавная семейка не считали за торжество. Горело два, от силы -- три канделябра. Да, впрочем, и те не столько давали свет, сколько напоминали о его существовании. За резным полированным столом сидел вечный постник Пьер, младший сын Эдвура. Простая сермяга вместо одежды, хлеб и вода вместо еды -- вещи для него уже настоль привычные, что Эдвур лишь поморщился от равнодушия. Он знал, что этот новоявленный святой, по несчастью им же рожденный, не снимет сермягу и не вкусит ничего кроме хлеба еще на протяжении декад шести или восьми, даже если об этом под пытками его вежливо попросит сам инквизитор Жоэрс. Ладно еще, если б Пьер печалился из-за смерти своего старшего брата. Ничего подобного. Он как всегда понавыдумывал себе массу грехов, которые грозят гибелью чуть ли не всей черной вселенной. И Непознаваемому, похоже, нечем больше заняться, как только следить за каждым его шагом или тайным помыслом.

   Король до сих пор не мог понять: его несчастный сын добровольно принял на себя подвиг юродства или попросту рожден придурком. Его "святость", даже при свете не отличимая от простого помешательства, давно уже слыла черным пятном в королевской семье.

   -- Пьер! Я не оторву тебя от благочестивых размышлений, если задам один вопрос?

   На Эдвура посмотрели голубые глаза с широко раскрытыми веками. Да... дурь в голове его сына хоть как-то компенсировалась миловидной внешностью.

   -- Где шляется твой братец Лаудвиг? Он же, по несчастью, мой родной сын. Он же, по двойному несчастью, теперь наследник престола Франзарии... Снизойди до ответа, Пьер...

   Настенные часы каким-то заупокойным боем возвестили начало четвертой эллюсии.

   -- Отвечай, паразит!

   -- Не знаю, отец.

   -- Послушай! -- король подошел ближе и сжал кулаки так, что побелели косточки пальцев. -- Я прикажу сжечь весь хлеб на полях Франзарии только для того, чтобы ты у меня... жрал нормальную человеческую пищу! -- Стол вдруг сотрясся от резкого удара. -- Долго ты будешь позорить нашу семью этими лохмотьями и этим... -- чаша с водой и остатки хлеба с грохотом метнулись о стену, -- пойлом для свиней?!

   Пьер знал, что если у короля очередной приступ ярости, лучшее средство защиты -- это молчание. Молчание, как известно, если не символ согласия, то хотя бы его подобие. Поэтому он втянул голову в плечи, но очередной глоток воды застрял в горле словно твердый кусок. Впрочем, у короля недостатки непостижимым образом гармонировали с достоинствами. Остывал он так же внезапно, как и воспламенялся.

   -- Ладно, не обращай внимания... У меня очень скверное настроение. -- Эдвур принялся теребить фибулы своей ночной рубашки, и эта незатейливая медитация нередко действовала успокаивающе. Но тут одна фибула хрустнула и оторвалась от ткани: с той же легкостью, с которой хрустнуло неустойчивое равновесие в психике короля. -- Да где же шляется этот сукин сын?! Если не появится к поминкам, я его придушу его же собственными руками!

   Извергая это проклятие, Эдвур и не подозревал, что Лаудвиг, сын не только сукин, но, к сожалению, и его тоже, "шляется" буквально в нескольких шагах от его носа. Он уже четверть эллюсии стоял за муаровой портьерой, слушая этот нескучный разговор и не решаясь войти, потому что... еле стоял на ногах. Его вдруг выдал неосторожный кашель. Король метнулся к портьере и резким движением раздвинул ее створки.

   Так и есть. Сьир Лаудвиг, нынешний наследник престола, пошатываясь на ровном месте, ничего не воспринимающим взором глядел сквозь своего отца куда-то в стенку. Интуитивно догадываясь, что стенка -- это конец его пути. Окружающий мир плавал перед его глазами и выглядел мешаниной красок и дисгармонией звуков. Его бархатная епанча была по пояс в грязи, -- герой подземных притонов неоднократно падал в неравной борьбе с изменчивой гравитацией. Глаза его были свалены в кучу, а изо рта несло таким перегаром, что даже сидевший в отдалении Пьер неуклюже поморщился.

   В тот же миг звонкая пощечина всколыхнула пламя канделябров.

   -- Подонок!! Твой родной брат умер и лишь четыре декады как похоронен, а ты... -- Король так рванул за грудки своего нерадивого сына, что тело его полетело в одну сторону, а душа -- в другую. -- ...шляешься по кабакам да размалеванным проституткам!

   После того как Лаудвиг обнаружил себя лежащим на полу и накрытым сверху опрокинутым столом, он дал себе шестнадцатое и окончательное по счету обещание не пить больше четырех кубков крепкого вина. А как только его тело начали массажировать отрезвляющими пинками, он подумал, что между предпоследним и последним пинком надо бы попросить у короля прощение. Но Эдвур не давал ему вставить ни слова.