Солнечные часы с кукушкой

Он мне опять приснился, старый дом,
где бродят тени на кошачьих лапах,
а в воздухе прозрачном и густом
висят пылинки и конфетный запах.

Входная дверь простуженно скрипит.

Мои шаги неверны и неловки.
А что-то очень жуткое на вид
под покрывалом прячется в кладовке.

И что-то стонет там, на чердаке,

как будто черти вышибли окошки,
и домовой в бумажном колпаке
порезал о стекло босые ножки.

Вздохнёт рояль, тяжёлый и больной,

сыграть захочет Баха или Листа,
но чья-то тень со сгорбленной спиной
в углу за печкой кашляет и злится.

Утешится, уснёт печальный гном —

на пухлых щёчках розовые пятна.

И только осень плачет под окном.

А кто её обидел – непонятно…

Этюд с водопроводной трубой

Скрипела рама. Ветер выл.
Озябший дождь чечётку бил.
Водопроводная труба уже взяла четыре ноты.
Кряхтел и охал старый клён,
летели листья на балкон,
и заползала в скучный дом тоска осенней непогоды.

Щенок устал и спал в углу.

Валялась обувь на полу.
На кухне капала вода. На тумбочке стояли розы.
Журчало с потемневших крыш.
В стенном шкафу шуршала мышь,
а кот за этим наблюдал, удобной не меняя позы.

За стенкой мучили баян,

в три горла пели про туман.
Фальшивым дискантом вдали перекликались электрички.
Дождь перестал часам к пяти.
Но было некуда идти.
И лишь будильник на столе бежал куда-то по привычке.

«Ранние сумерки, признаки осени…»

Ранние сумерки, признаки осени.
Призраки прошлого в лиственном шорохе.
Будто сорвали и под ноги бросили
клочья афиш. И рекламные сполохи

гаснут в каких-то иных измерениях.

Там по-кошачьи урчит непогода.
Там каждый вечер – канун воскресения.
И дня рожденья. И Нового года.

Память – печали осенней наперсница.

В тёмной аллее рассыпано золото.
Робкий фонарь неуверенно светится.
Жухнет трава в ожидании холода.

Зябнут на окнах помытые кактусы.

Месяц – фасолька. А звёзды – горошины.
Свет ночника фиолетово-сказочный.
И леденцы под подушку положены.

«Шлагбаум. Ржавая чугунка…»