Солнечный щит

— Мы не можем быть такими, как твой народ, — он изобразил мой тон. — И, чтоб ты знал, у Моквайи есть свои лесничие, похожие на ваших знаменитых Лесничих, — он задумчиво притих, пока я подавлял желание возмутиться. — Хотя, — добавил он через миг, — я скажу об этом слугам, когда вернемся в Толукум. Может, они смогут подсчитать, сколько там птиц.

— Вам стоит прикрыть стекло, — сказал я. — Или хотя бы добавить зеркала внутри.

— Это будет сложно объяснить.

— Даже если так больных станет меньше?

Он сдержанно посмотрел на меня.

— Если, — сказал он. — Это очень большое если.

Мы молчали остаток вечера, слушали, как дождь лился на брезент. Уснуть было сложно из-за влаги и неудобного места, и ночь тянулась ужасно медленно. Когда за деревьями стало видно серые просветы, мы встали. Мы поделились промокшим ореховым хлебом, я свернул мокрый брезент, и мы продолжили путь.

К счастью, мы ехали быстро. Дорога для карет, по необходимости, тянулась параллельно берегу ниже западной гряды гор, и каретам приходилось ехать дольше, объезжая их, и по крепким мостам, выдерживающим тяжелые грузы. Наша тропа отделилась от главной дороги на второй день и направилась почти по прямой к Пасулу, вела нас по склонам холмов, покрытых растительностью так густо, что в нее можно было зарыться. Кривые ветки нависали над тропой, деревья казались жуткими из-за мха и папоротника. Под вечер после долгого скользкого подъема по туманному склону мы добрались до осязаемой границы — ели и тсуги сменились осинами и соснами, густой мох — крепкими лишайниками, и небо из серого становилось туманно-голубым.

Мы добрались до дождевой тени.

Там было холодно, особенно после того, как мы толком не высохли после ночного дождя, и уверенный ветер дул на хребте. В последних лучах света мы устроили спешный лагерь среди камней, заслоняющих от ветра. Тут не было прочных деревьев, чтобы закрепить брезент, но это не помогло первой ночью, и я собрал вместо этого ветки горного можжевельника для костра. К счастью, я хотя бы мог легко развести огонь, и вскоре мы с Яно кутались в мокрые покрывала по сторонам от костра.

Я устал от сорока восьми часов путешествия без сна, так что не проснулся, чтобы проверить костер, и к утру он замерз. Замерзнув, с болью в конечностях, мы хлопали по телам, топали ногами и неуклюже собирали вещи. Лошади смотрели, их дыхание вырывалось из ноздрей паром. Наверное, их веселили наши жалкие попытки согреться. Мы забрались в седла и повели их вниз по склону, где воздух был теплее.

Плохим в этом пути, как я отметил, когда мы стали согреваться, было то, что мы не увидим красный лес. Рощи великанов на западных склонах юга Толукума, где почва была влажной от морского ветра, но не мокрой. Но было ясно, что мы спускались по восточному склону гор Моковик, земля стала слишком сухой и без удобрений, так что растений было мало, кроме холмов, которых постоянно поливал дождь. Наш путь окружали сосны, ясени, дубы, ветки мешали ехать, царапали наши ноги, пока лошади пытались пройти в рощах.

— Поразительно, как меняется пейзаж всего через пару часов пути, — сказал я Яно посреди утра. — Жаль, нужно спешить.

— Мы тут не любуемся пейзажами, — мрачно сказал он.

Я молчал остаток утра.

Днем влага из моей одежды пропала, солнце стало обжигать. Мое рассеянное замечание стало жутким. Я провел закатанным рукавом по лбу, гадая, как за сутки изменилось состояние, будто я не согреюсь и не высохну, до жары, от которой пот лился не хуже дождя Моквайи.

На третью ночь было проще, почти без неудобств, и после долгого утра езды мы добрались до вершины холма и увидели внизу пограничный город Пасул. Земля сильно менялась перед нами, холмы переходили в равнины с полынью, словно кто-то провел рукой до наших ног, оставив нас на каменистом холме. Это была последняя помеха на дороге — даже если карета проезжала так далеко по опасным склонам, она не могла справиться с дорогой, тянущейся по камням к равнине внизу. Мы спускались медленно, лошади шагали терпеливо, несли нас к городу, куда мы попали, когда солнце скрылось за холмами за нашими спинами.

Пасул, казалось, не мог решить, кем хотел быть, напоминал и заставу, и шумный город. Он был слишком далеко, чтобы поддерживать промышленность, кроме почты и лагерей карьеров, но на мили отсюда не было других городов, и тут было полно временных жильцов — фермеров, ведущих скот на продажу, поселенцев, желающих пополнить припасы, отдыхающих работников карьеров и странных торговцев, осторожно идущих к менее уважаемому кварталу. Главная улица была широкой и ухоженной, ее обрамляли гостиницы и постоялые дворы, но переулки от нее уводили во тьму, и там были не такие роскошные места для ночлега и не только — наемная работа, пабы и зловещее «КОЙКИ НА КРЫШЕ — ПРИВЯЗЬ ПРИЛАГАЕТСЯ».