Солнечный ветер (СИ)

«Я в курсе, что благородство тебя погубит. Я с Костькой уже пообщался. Теперь тебя послушать хочу».

«Ну слушай. Стаха надо задержать. Чем скорее, тем лучше».

«Сбежал твой Стах. Я только от него. Хотел допросить на основании показаний Никоряков и их сына-придурка, а его и след простыл. Кто предупредил?»

Назар рассмеялся. Жизнь вышла из-под контроля, он потерял управление ею, но ему было безумно смешно. До одури. Кто предупредил? Кто, мать твою, предупредил?! Да это он сам по сути своими требованиями заставил Шамрая-старшего дать деру. Тот опасность всегда жопой чуял, а тут еще и носом ткнули. Он, идиот, ткнул. Но оно того стоило. Назар встретил Костю, и если бы не тот, он не пришел бы вовремя и мальчишка, возможно, не пережил бы эту ночь.

В ответ на его смех Лукаш недоуменно вскинул брови. А Назар обессиленно выдохнул:

«Ты лысеешь, что ли?»

«Это от того, что думаю много», — отрезал тот.

Говорили они спокойно. По-деловому. Не касаясь ничего прошлого. Макса и Петра Панасовича задержали в поместье. Поливали бензином кабинет Стаха, поджечь не успели — слуги скрутили. Установили личность их подельника, с которым они увозили ребенка из лагеря. Им оказался парень, которого два месяца назад выпустили по УДО, Ковальчук его знал, оставалось найти.

??????????????????????????Не узнал Ковальчук только, как зовут пострадавшего ребенка — не успел. Собственно, как и Назар, записавший его лишь по фамилии матери в этой дурацкой больнице. Но если Лукаш и удивился данному обстоятельству, то ничем своего удивления не выдал. Вел он себя крайне уравновешенно, отстраненно и по-деловому, как будто кроме работы его ничего не интересует. Назар его понимал.

Он не понимал себя, не понимал, как справиться с тем, что Милана, едва увидев, прогнала его из больничного коридора возле реанимации. Диван был довольно широкий, поместились бы на нем втроем. Но она потребовала. Не попросила, нет.

«Конечно, — подумал Назар, медленно спускаясь по лестнице, — она ведь не слышала, как он… выкрикивал: папа, ты пришел!»

Замер, не дойдя еще нескольких ступенек до первого этажа.

Он. Он, дьявол их всех забери.

Данила. Его зовут Данила! А он столько лет не позволял себе знать, что его зовут Данила! Чего стоило приехать? Почему не приехал? Что помешало? И какое у него право тут находиться, если Милана совершенно справедливо не хочет, чтоб он здесь был.

Дальше Назар сбегал по лестнице так, будто бы за ним действительно гнались черти, чтобы забрать. И от усталости едва с ног не валился, но все же бежал.

Внизу, недалеко от ресепшена, стоял кулер.

Спросил можно ли воспользоваться. Разрешили. Осушил два стакана воды.

А после вылетел на улицу, застыл на крыльце, не зная, как далеко он может уйти, чтобы больше никогда не тревожить это маленькое семейство и чтобы было не настолько больно, и вдохнул свежего, горьковатого утреннего воздуха. Вскинул глаза на небо, становившееся космического розовато-серого оттенка. И увидел на нем единственную, самую последнюю звезду.

«Аврора — богиня утренней зари», — вспомнилось ему. И замелькало. Одно за другим — воспоминания, которые он думал, что навеки похоронил, запрещая себе возвращаться к ним. Как будто бы вспышки фотоаппарата. И за каждым кадром — Милана, снимавшая его, снимавшая их общее прошлое, единственное счастливое время в его жизни.

Он, оказывается, тоже снимал тогда, чтобы оставить себе навсегда. Не камерой. Единственный объектив — его глаза. Глаза человека, который был безумно влюблен лишь единожды и только в нее.

Сколько всего было потом. Хорошего, интересного, приносящего удовлетворение. И только те дни — были наполнены счастьем и светом, которого он так никогда больше и не увидел. Этого у них не отнимет никто. У него — никто не отнимет.

Милана на крыльце дядькиного дома. И его пионы в шелестящей клеенке.

Милана на балконе. А у него на руке — Тюдор. И она спрашивает, что за птица.

Милана на пляже. А он, как дебил, летит с тарзанки в плёс, надеясь, что она обратит на него внимание.

Милана верхом на изящной кобылке. А он — чумазый на грязном минивэне и в грязной одежде прет с пятака.

Милана — мчащаяся на каблуках между домов от полиции. Милана — на крыше дома во время концерта. Милана — в вышитой сорочке и венке из полевых цветов, будто мавка лесная. Милана — в день, когда они увидели зеленый луч на какой-то безымянной полонине.

Милана в бабыной хате.

Пацёрка. Его пацёрочка.

Девушка, без которой ему трудно дышалось. Без которой так и не научился до самого конца, глубоко, на полную силу жить.

И это ей он не поверил. Или себе? А глазам поверил? Как она могла ему изменить? Ну как?! Разве могла? Он ведь все для нее сделал бы. Она ведь ему сына родила. И призналась… тогда призналась, когда он уже все решил и приговорил их обоих.

Из этого замкнутого круга не было выхода.

Назар в бессилии рыкнул и вмазал кулаком по перилам крыльца, обжегши пальцы. Не по Олексе, которого он не имел права бить, а в пустоту. В себя!

— Хрен вам! Не уйду! — вырвалось у него.