Солноворот

— На колхозную ферму.

— Ну, знаешь ли… Я ведь не могу в колхоз обращаться за молоком. Не имею даже права. Вот ты скажешь, мол, на лоне природы… А как же иначе — идти к председателю колхоза?

— А я вот всегда заезжаю, — если пригласят, конечно.

— А ты не замечаешь, что это создает панибратство? — сдирая с картофелины толстыми пальцами разлохмаченную кожуру, спросил Трухин.

— Не думаю. Вот и теперь я только что от Глушкова.

— Ну, Глушков что! Глушков не тот стал. Равнение у нас теперь на Посошкова. Парень на ходу мысли хватает.

Трухин приподнялся, снова заглянул в котелок и, ткнув в него вилкой, вытащил новую картофелину. Дотронулся пальцами до кожуры, обжегся, подул на пальцы, спросил:

— Далеко ли?

— Жерновой направил к вам за опытом.

— А чего ж тут учиться? Читайте газеты. Была развернутая статья…

— Статья — еще не все.

— Как это не все? Цифры-то не с потолка берем — из сводок, чай, достоверные, — пояснил Трухин. — Вчера вон хозяин звонил, приглашал даже в вагон. Вот и надо еще процентик-другой наверстать—не с пустыми же руками на прием ехать. — И, подцепив вилкой картофелину, тут же обронил ее — разварная, она упала на ковер и распалась на кусочки.

28

Рынок колхозный, говорят, осенью красен. Все, что взрастило короткое северное лето, видно здесь как на ладони. Хоть лето тут не совсем щедрое, однако вздыбились прилавки от свежих овощей — картошки, капусты, репы, огурцов, от ягод и грибов — сушеных, соленых и свежих, только что принесенных из лесу (осень-то опять нынче грибная!), от молока и ряженки… Да перечислишь ли все, что сюда понавезли не только сами краснолудцы. но и мешочники, нахлынувшие со всех сторон. Здесь торгуют яблоками и виноградом смуглые молдаване. Бойким акающим говорком зазывают к своим мешкам с подсолнухами сытые воронежские бабы. Какой-то сухонький старый армянин нахваливает редкостную ереванскую травку для подсола огурцов и капусты, но здешние бабы отмахиваются, дескать, для капусты и анис хорош, — по ^райней мере, он бесплатно на лугах растет. Молодой грузин раскрыл огромный чемодан с лавровым листом — лаврушка ныне в цене, грузин улыбается белозубым ртом, доволен.

Не в пример другим годам, нынче людно и необычно шумно и в мясных рядах. Павильон весь увешан тушами. Здесь так тесно, что негде размахнуться топором, чтобы разрубить тушку. Пришлось открыть для торговли второй павильон, но и тут с каждым днем становится теснее и теснее.

Посмотреть, как идет торговля, приехала и Вера Михайловна. Вместе с покупателями она ходит вдоль прилавков, всматривается то в сосредоточенно-угрюмые, то оживленные лица мужиков и баб, вслушивается в разговоры.

— А ну, покупай, гражданочка! Мясо всевышний сорт — задарма отдаю, — чуть не в ухо Селезневой кричит мужик в шапке с растопыренными ушами. — Запасайся жирком, на будущий год без супика будешь.

— Это почему же?

— Да откуда взяться-то ему, супику-то? Разве что из грибов? А мяса не ждите — не привезем. Видишь, последнюю буренушку на кон поставил… Потому — кормов нет. Так и распорядились у нас в Фатенках. Десятую часть сена даже на косьбу не выдали. Вот и пришлось ее сюда, на вывеску… Так отрубить, что ль, мясца-то?

И снова в толпу громкий, призывающий голос мужика:

— А ну, не плошай, налетай, мясо всевышний сорт!

Вера Михайловна вспомнила зиму тридцатого года, когда мужики после шумных собраний повалили в колхозы. Тогда тоже вот так забивали скот и тоже кричали: «Режь да поскорей ешь!» За какой-нибудь месяц не стало скота во дворах. К весне опомнились, развели руками пришлось годы и годы подниматься. «Не так ли и теперь будет? — со все возрастающей тревогой подумала она. — Что же мы с тобой делаем, Жерновой?»

Прежде чем поехать домой. Вера Михайловна решила заглянуть в обком. День был воскресный, но она знала, что секретарь обкома должен быть там, — он и выходные теперь сидел в кабинете…

Вера Михайловна не ошиблась, Жерновой, действительно, находился у себя. Правда, он был сегодня не в обычной одежде: просторный, хорошо облегающий плечи пиджак сменила коричневая спортивная куртка с блестящими позолоченными пуговицами, ворот рубашки расстегнут, отчего галстук небрежно приспущен. Свежевыбритое лицо с еле заметными порезами на щеке, чуть-чуть пониже седеющего виска, выражало сдержанное довольство.

Увидев Селезневу, он дотронулся до ворота и вдруг спохватился, застегнул верхнюю пуговицу и подтянул темный галстук с белыми горошинами.

— Пуговицы-то у вас какие необычные. — не спуская глаз с куртки, заметила Вера Михайловна.

— Мне тоже не совсем нравятся, но подарок сына.

Он дотронулся до пуговицы, погладил пальцем позолоченную, поверхность ее.

— Молодежи, может, и идет, а нам — не годится, — добавил он. — Придется отпороть.

— Не пришлось бы вот так и похвалу нашу отпарывать, — в тон ему сказала Вера Михайловна и, сев в кожаное кресло, которое стояло чуть поодаль от стола, спросила: — Вы были, Леонтий Демьянович, когда-нибудь на рынке?

— Конечно, а что там такое?

— Я только что оттуда, — стараясь гово