Солнце

– Я? Нет, не достойна, – отвечает Диана. Теперь я слышу отлично скрываемую горечь – ту, которая въедается в душу намертво. – Да он мне больше и не нужен – этот талант. Мой голос уже не вернуть. Я и не хочу его возвращать. Не такой уж он был и сильный. Знаешь, Ховард, моя мечта о карьере певицы давно превратилась в прах, который мама собрала, пересыпала в дорогую вазу и выставила на всеобщее обозрение. Я действительно не хочу. Устала от всего этого.

– И что, бросишь музыку? – спрашиваю я.

– Нет, не брошу. – Теперь ее голос едва заметно теплеет. – Она – часть меня. А может быть, музыка – это все, что от меня осталось.

Мунлайт искренна, но я не чувствую жалости или сочувствия. Я просто слушаю.

– Даже если я не пою, музыка всегда со мной.

– Это ведь ты создала все эти песни? – спрашиваю я. – Неизвестный композитор, который писал для Дианы Мунлайт – это и есть Диана Мунлайт?

Она молчит – не соглашается и не отрицает. А потом вдруг встает с кресла, становится напротив и говорит так тихо, что я с трудом ее слышу:

– Пожалуйста. Помоги мне.

Мунлайт произносит это почти по слогам. Будто бы говорить иначе – это преступление. Будто бы преступление – просить помощи.

Я кусаю губу. Знаю, что ей тяжело. Чувствую, что ее ломает. Но и мне нелегко. И у меня в груди камень. И я прошла через многое.

– Я пришла сюда, переступив через себя. И я не могу уйти просто так. Я не прошу простить меня – знаю, что виновата. Я не прошу понять меня. Знаю, что недостойна и этого. Господи, не верю, что я говорю это, – шепчет она потерянно. – Но я прошу помочь.

Слова Дианы словно хрустальный набат. В ее взгляде – печать обреченности, а в моем – отблеск решимости. Я знаю, что отвечу ей. И я не хочу ее мучить – мне никогда не нравилось наблюдать за страданиями людей.

Я смотрю в ее мокрое от слез лицо – все время своего монолога Мунлайт плакала. Беззвучно. А плакать беззвучно – это талант.

Почему-то мне на мгновение становится весело, когда я думаю, сколько ее слез вытерпел Кристиан Уилшер. Он вправе называться святым.

– Хорошо. Я согласна помочь тебе, – отвечаю я. Без торжества, без показушной усталости, без желания унизить Мунлайт. Говорю ровным голосом, не зная, что в нем может услышать Диана. Она странная. И я совсем не понимаю ее.

Но Диана сейчас меня понимает. Она наконец слышит хоть что-то – не просто слушает. Мунлайт знает, что я не хотела ее унижений, что мне не нужны были ее мольбы, что мне достаточно было искренней просьбы. Она смотрит на меня как ребенок – этот взгляд проскальзывает лишь на четверть минуты, чтобы потом исчезнуть и затаиться в уголках серых глаз.

– Но ты должна пообещать мне, что уладишь дела с матерью. Несмотря ни на что. А Уилшер пообещает, что пойдет в полицию. Нет, обещаний мало – мне нужны доказательства, что вы оба выполните обещанное. Наш разговор будет записан на диктофон. И только потом я помогу тебе.

– Хорошо, как скажешь. Мне страшно, Ховард, – вдруг признается Мунлайт, и эти ее слезы катятся по щекам. – Не знаю, как все пройдет. Но я хочу жить по-другому. И ты, наверное, тоже. Я… Я сделаю так, что ты не пострадаешь из-за моего решения. Обещаю. У меня есть свои рычаги давления на мать.

В ответ я только киваю.

Диана идет к одной из дверей, останавливается, прежде чем я успеваю окликнуть ее, и говорит глухо:

– Прости меня.

А потом тянется к ручке двери в надежде покинуть гостиную.

– Это шкаф, – предупреждаю я ее. Мунлайт меняется в лице – она будто вышла без одежды на улицу, а не перепутала двери. Резко развернувшись, Диана идет к нужной двери, но я перехватываю ее и беру за предплечья – и мне плевать, что она обо мне подумает.

– Мунлайт, если ты решилась на такой поступок, будь…

– Смелой? – перебивает она меня. Слезы, кажется, прекратились. Возможно, совсем скоро Диана превратится в прежнюю надменную королеву холода. И я пожалею о своих словах.

– Смелой, – подтверждаю я. – Очень смелой. Сейчас ты берешь ответственность не только за свою жизнь, но и за мою. А значит, еще и за жизни моих родных. И если ты сделаешь что-то не так, пострадают сразу три человека. Сможешь ли ты жить с этой мыслью всю жизнь, Мунлайт? Если нет, то возьми себя в руки и сделай так, чтобы твоя мать оставила нас обеих в покое. Да, она заплатила большие деньги за лечение моих родных. Но я считаю, что честно работала на нее, соблюдая все условия договора. Отказалась от прежней жизни, музыки, друзей и любимого человека. Отказалась от себя – ради того, чтобы ты могла петь. И если бы не твое появление в моем доме, я бы работала на твою мать и дальше. Ты решилась на этот шаг, Мунлайт, поэтому иди до конца. – Я встряхиваю ее. – Тащи за собой нас всех. Поняла меня?

– Да, поняла, – ее голос так тих, что сложно разобрать слова.

– Хватит бояться всего на свете. Решила – иди до конца. Потому что ты не одна.

Она внимательно смотрит на меня и кивает. А затем выходит из комнаты – на этот раз через нормальную дверь. Я же стою у окна и смотрю в васильковое небо, думая о том, что бабушка и дедушка согласились бы с моим выбором.