Солнце больше солнца (СИ)

Борисов опечаленно вздохнул, понимая, что речь о Горьком, сказал осторожно:

- К революции имеет отношение и другое, оно описано...

Маркел не сдержал язвительности к писателю:

- Как же, про своё детство нарассказал, как в людях был, какие-такие университеты прошёл! И какая польза про это читать? - он помолчал, затем произнёс: - Я не меньше мог бы о себе написать того же самого. - В наплыве волнения, сжав кулак, заключил: - Но не о том надо! не о том!

Борисов тепло сказал:

- О великих силах ты можешь написать.

Маркел пытливо вгляделся в него: не ехидничает ли? хотя, кажется, никогда не замечал у лесничего и тени насмешки над собой. Тот, с прямодушием в глазах, пояснил:

- Это называется - научная фантастика. Расскажи о силах, о средствах, о которых ты знаешь, изобрази людей, которые ими овладели, дай события, что и как происходит...

Борисов угодил в самое существо Неделяева. Тот, думая о том, что прочитал у Горького, укреплялся в мысли: если человек славу заимел, не зная о великих средствах господства, то какая у меня слава будет, когда скажу о них, о невиданном оружии?

В невольном позыве поломаться он криво улыбнулся:

- А я осилю?

И тут Борисов произнёс фразу, которая навсегда залегла у сердца сладко полизывающей змейкой:

- Твоё убеждение в том, что одному тебе открыто, даст тебе всё!

Маркел не менее минуты молча глядел в тарелку с едой, не видя её, в голове позванивало: "Москанин превзошёл научное в разговорах, а я дам на бумаге - топором не вырубишь!"

После обеда ветер утратил напор, лес уже не гудел. Неделяев поторопился домой, чтобы завтра же поехать в Сорочинское. Там он прямиком направил лошадь к лавке канцелярских товаров, занятый вопросом - на чём писать? От ученических тетрадок он заранее презрительно отмахнулся, записные книжки посчитал скорее подходящими для коротких заметок, а не для основательного произведения. Походив по лавке, купил пачку бумаги для пишущей машинки, хотя её у него не было и он никогда к ней не прикасался. "Листы имеют вид!" - заключил он, после чего купил чернильный порошок, чтобы разводить чернила, купил перья.

Выйдя из лавки, задумался. Когда он начнёт писать, наверняка какие-то неудачные слова придётся зачёркивать, вписывать другие, а видеть им написанное исчёрканным не хотелось. И он вернулся в лавку за набором карандашей и за стирательными резинками, решив стирать слова, которые надо будет заменить.

В воскресенье после завтрака, когда Поля в одной из новых комнат стала кормить грудью сынка, а Потаповна пошла с девочками во двор кормить кур, Маркел в большой комнате сел за чистый стол, придвинув его к окну, положил слева пачку белых листов, заточенные простой и синий карандаши, резинку. Взяв из пачки несколько листов, поместил тонкую стопку перед собой, подровнял её. Помедлил, примерился и написал вверху синим карандашом свои имя, фамилию, а ниже тем же карандашом запечатлел крупными буквами "Гляди на маяк". Для самого же произведения предназначался простой карандаш. Взяв его, усмиряя волнение, Маркел написал, имея в виду себя, о человеке со строгим лицом и зоркими глазами, который за обедом с подчинёнными сейчас начнёт важный разговор.

59

Вспоминая разговоры Москанина за обедом в горнице Данилова, Маркел, вместо Льва Павловича, подавал себя, такого, каким хотел бы быть, - пребольшого начальника. Затрудняло, во что одеть его: то есть себя. Если во френч, какой был на Москанине, то не выйдет ли, что описывается более Москанин, а не он, Неделяев? И Маркел сообщил о своём герое, что тот был "в простой одежде". У Льва Павловича волосы были гладкие, скрывали лоб до бровей. Маркел заменил эту причёску своей: "голова с боков обстрижена машинкой, волосы наверху оставлены ёжиком".

Он то и дело подтачивал карандаш перочинным ножичком, досадовал, что строки ползут неровные, однако не хотел в помощь себе разлиновать лист - даже морщился, представляя такое: школьник, что ли! Одна строка так съехала концом книзу, что он чуть не взялся переписывать страницу, но пожалел бумагу, да и время не ждало - то, что складывалось в голове, спешно требовало новых строк.

Надо было поведать читателям, что его герой поставлен руководить военными и учёными в то время, когда извечные дельцы - капиталисты чужих стран, особенно Британии и Америки, - захотели наслать на страну Советов тучи аэропланов, нагруженных бомбами. Добавляя красок, автор указал, что в каждой бомбе - двадцать пудов динамита. Но взяло сомнение - не переборщил ли? каких же размеров должны быть тогда аэропланы? Не стоило сразу же подталкивать читателей к мысли "эх и загнул!" И Маркел, стерев резинкой слово "двадцать", написал "десять". Его герой, писал он, начинает рассказывать своим военным, что учёные, сидящие за столом с ними, открыли силы пострашнее аэропланов, сколько их ни будь, и динамита...

На странице уместилась бы ещё пара строк, но Маркел, как ни жаль было бумаги, оставил внизу белое поле, не стал писать и на обороте, взял новый лист, сказав себе: "Не хрен лепить серый сплошняк - не писульки какие-нибудь пишу".