Солнце, что следует за Луной. Наттеньеры

И тут Елена почувствовала, как Кольбейн склонился к ее шее, и его горячее дыхание обожгло ее. От этой близости с ним дыхание у нее перехватило. Она уже не видела текста перед собой, она могла лишь чувствовать, как левым плечом упирается в грудь герцога, как его руки, помогающие держать книгу, касаются ее рук. Елена повернулась и посмотрела на Кольбейна. Их глаза встретились.

– Зачем вам уметь читать, Елена? – спросил он. – Хотите поразить кого-то своими знаниями?

– Нет, ваша светлость, я лишь хочу изменить свою судьбу.

Кольбейн улыбнулся. Казалось, он не ожидал такого ответа.

– Изменить судьбу? Каким же образом?

– Я мечтаю о том, что смогу научиться читать и писать и благодаря этому, однажды увидеть новый мир, а не только тот, что ограничен стенами поместья.

Они все еще смотрели друг на друга. Сейчас, когда герцог был так близко от нее, Елена, наконец, могла рассмотреть его. Он был удивительным образом похож одновременно на мать и на отца, и в то же время каждое движение его тела, каждая эмоция на лице и особенно выражение глаз делало его совершенно другим. Та медлительность и вальяжность, характерная для всех Наттеньеров, у Кольбейна отсутствовала вовсе, вместо нее в нем чувствовалась затаенная напряженность и внимание, словно у хищника перед прыжком. Его черные волосы слегка вились, возможно, если бы он стриг их не так коротко, по-военному, они спадали кудрями ему на плечи. У лба и на висках уже проступали седые нити, хотя Кольбейн был еще молод. Заметив зачарованный взгляд Елены, которым она смотрела на его лицо, Кольбейн улыбнулся.

– Чтобы изменить свою судьбу, сударыня, – сказал он, наконец, – требуется немало мужества. Не у каждого мужчины оно есть. Я, к примеру, знаю, что не могу изменить ничего в своей жизни.

– Вы, ваша светлость? – удивилась Елена. – Зачем вам что-то менять? Разве вы не должны быть всем довольны? Ведь у вас есть все, о чем другие люди могут лишь мечтать.

– Вы так думаете? Это потому, что я богат и знатен?

– Да, а еще вы свободны. Вы можете поехать куда угодно и заниматься тем, что вам по-настоящему интересно. Что может быть в жизни прекрасней и важнее этого?

Этот ход мыслей Елены явно развеселил Кольбейна.

– Хм, если посмотреть на мою жизнь под этим углом, то действительно у меня все не так уж плохо. Деньги и происхождение в самом деле открыли передо мной те двери, которые для других сословий закрыты. И если жить легко, как живут мои брат с сестрой и мать, то действительно получается, что можно наполнить свои дни лишь безделием и весельем. Но если ты хочешь другого?

– Другого?

Они теперь стояли друг напротив друга. Их руки все еще держали раскрытую книгу.

– Да, Елена, – отвечал герцог, – другого. Если у тебя достаточно ума, чтобы осознавать, что твоя страна на пороге огромной опасности, возможно, гибели, ты хочешь что-то сделать для нее и понимаешь, что твоих сил не хватит, чтобы остановить эту катастрофу, к которой мы неумолимо катимся. Вот именно тогда и осознаешь свое бессилие. Так как, чтобы суметь что-то изменить, надо стать не просто одним из многомиллионных винтиков этого уже испорченного механизма, надо иметь в себе достаточно мужества, чтобы пойти против системы, а это означает, что ты будешь наживать себе смертельных врагов, которые будут делать все, чтобы уничтожить тебя.

Елена внимательно слушала герцога, но не могла до конца понять. «Он хочет изменить что-то в стране, но не может?» – думала она.

– Сколько вам лет, Елена? – спросил вдруг Кольбейн. – Пятнадцать?

– Нет, ваша светлость, мне семнадцать! – воскликнула она и поймала себя на мысли, что была готова обмануть и добавить себе еще год.

– Я так и думал. Вы слишком молоды, Елена, чтобы понять меня.

– Нет, ваша светлость, я поняла вас, – поспешила уверить его Елена. – Вы говорите, что не хотите проводить дни в безделии и пользоваться лишь благами, что дает вам ваше происхождение. Вы хотите не только брать, но и что-то отдавать. По-моему, это прекрасные, благородные стремления!

Кольбейн сложил книгу в руках Елены. Некоторое время он молча разглядывал ее пальцы, и тут, словно не удержавшись, поднес их к губам и поцеловал. Это был легкий, едва ощутимый поцелуй, но от него Елена вздрогнула всем телом, а ее щеки, и без того уже пылавшие, стали еще краснее.

– Оставайтесь такой же живой и прекрасной, как сейчас, Елена, – прошептал Кольбейн, – не позволяйте этой жизни сделать из вас жестокого скептика, каким она успела сделать меня.

Он поклонился ей и направился прочь.

Елена потрясенно смотрела ему вслед. Возле самой двери Кольбейн неожиданно остановился и обернулся к ней.

– Могу ли поинтересоваться еще одной вещью, сударыня? – спросил он.

– Да, ваша светлость, – ответила Елена, едва дыша.

– Этот шрам на вашей шее с левой стороны, откуда он у вас?

Елена удивилась его вопросу и инстинктивно поднесла руку к шее. Ее пальцы нащупали рубец за левым ухом, девушке всегда хотелось думать, что он совсем не заметен.

– Я…я не знаю, ваша светлость. Я не помню, откуда он у меня.