Солнце и Замок

Тоненькое полукружье Луны, едва показавшейся на востоке, безмолвно озарило его лучами зеленоватого, дымчатого, потустороннего света. В неярком зареве цвета мхов город на восточном берегу казался не столько мертвым, сколько погрузившимся в сон. Башни его оставались черны, точно сама ночь, однако за их незримыми окнами, подсвеченными Луной сзади, мерцал неяркий, колышущийся ореол, как будто там, в темных коридорах и опустевших комнатах, бродят чудовища-гекатонхейры, смазавшие тысячи пальцев ноктолюсцентным снадобьем, дабы освещать себе путь.

Повернувшись к западу, он едва-едва успел заметить отблески пары глаз, с чуть слышным плеском канувших в глубину. Около дюжины вдохов не сводил он взгляда с того места, но так ничего больше и не увидел. Опомнившись, он стремглав бросился к правому (то есть с тех пор, как лодка встала на якорь, восточному) борту: очевидно, коварный враг поднырнул под днище либо обогнул ее, чтобы застать его врасплох… но нет, и с правого борта тоже всего-навсего мирно, неторопливо тек Гьёлль.

Слева тень лодки тянулась по зеркальной глади реки далеко-далеко, хотя до воды без труда можно было достать рукой. У безмолвного берега – ни шлюпки, ни ялика…

Вниз по течению простирался вдоль берегов без конца и без края разрушенный город. Казалось, Урд превратилась в необъятную, занявшую собой все равнину, плоскую, точно стол, и сплошь загроможденную осыпающимися стенами да накренившимися колоннами. Ночная птица, кружившая в вышине, спикировала к воде и в воздух больше не поднялась.

Вверх по течению… нет, зарево кухонных очагов и масляных ламп в ночном небе над жилыми кварталами Несса скрылось за горизонтом. Казалось, в огромном городе смерти не осталось ничего живого, кроме реки, и на миг незнакомцем овладело стойкое ощущение, будто холодный Гьёлль тоже мертв, а отсыревшие щепки и комья экскрементов плывут мимо сами собой, по собственной воле отправившись в бесконечное плавание навстречу полному растворению.

Едва собравшись отвернуться, он разглядел в воде тело наподобие человеческого, невообразимо медленно, почти не двигаясь, плывущее прямо к нему. Не веря своим глазам, незнакомец замер на месте – говорят, точно в таком же оцепенении воробьи наблюдают за приближением златошкурой змеи под названием «сопорора».

Тело подплывало все ближе и ближе. Покрывавшие голову волосы в зеленом свете Луны казались бесцветными, кожа отливала изумрудом. Вблизи он смог разглядеть, что тело и впрямь принадлежит человеку, а плывет лицом вниз.

Вытянутая вперед рука коснулась провисшего якорного каната, как будто плывущий собрался влезть на борт. Окоченевшие пальцы слегка зацепили витые пеньковые пряди, и труп медленно, плавно описал в воде пируэт наподобие полуоборота метательного ножа, каким его видят эфемериды, или вращения судна, брошенного командой посреди бездонной пустоты, что разделяет миры. Спустившись вниз и как можно дальше пройдя на нос, незнакомец потянулся к телу острием пики, но зацепить его не сумел.

Охваченный ужасом пополам с раздражением, он несколько подождал и наконец смог, подтащив тело поближе, продеть крюк под мышку. На спину труп перевернулся легко – гораздо легче, чем он ожидал. Под тяжестью поднятой в воздух руки лицо его погрузилось в темную воду, но, как только рука вновь легла на поверхность, всплыло, заплясало над водой не хуже поплавка.

Обнаженное тело оказалось женским, причем погибла его обладательница не так уж давно. Вокруг широко раскрытых глаз еще виднелись следы сурьмы, меж приоткрытых губ неярко белели зубы. Попробовав оценить ее, как оценивал женщин, чью сговорчивость оплачивал звонкой монетой, взвесить на глаз груди, одобрить либо осмеять округлость живота, он обнаружил, что увидеть ее под подобным углом ему не по силам, словно нерожденную, словно родную мать, когда он однажды, мальчишкой, случайно застал матушку моющейся.

Прикосновение к плечу заставило, вздрогнув, обернуться назад.

– Моя вахта, – сказал Эата, неслышно подошедший к нему со спины.

– Там…

Не сумев сказать ничего более, незнакомец ткнул пальцем за борт.

– Я ее отпихну, – безмятежно ответил Эата. – Ступай вниз, поспи. Ложись на вторую койку. Она теперь ничья.

Отдав Эате пику, незнакомец спустился вниз и, сам не свой от пережитого, едва не размозжил пальцы крышкой люка.

В блюдце на взломанном сундучке коптила свеча: похоже, Эата за все это время не сомкнул глаз. Постель поверх одной из узких коек оказалась смята. Устроившись на другой, незнакомец затянул тройным узлом шнурок кошеля на поясе, ослабил шнуровку камзола, закинул обутые в сапоги ноги на тонкий, жесткий тюфяк, укрылся до подбородка одеялом из неожиданно мягкой мериносовой шерсти, одним дуновением – пуф-ф-ф! – погасил желтый огонек свечки и закрыл глаза.