Солнце, луна и хлебное поле

Он попросил у меня пять лари:

– Сыграю в рулетку, может, повезет.

Я дал, он взглянул и положил в карман.

– Когда вернешься? – спросил я.

– А почему ты спрашиваешь?

– Хочу Лейлу найти.

– А я тут при чем?

– Вдруг я ее не узнаю.

– Ладно, к двенадцати вернусь, – пообещал он.

Я убрал со стола, вымыл стаканы и выбросил мусор в бункер во дворе. Затем вышел на улицу и направился к площади. Шел быстро, через десять минут миновал сад, свернул за угол и подошел к дому Манушак. Фонарь слабо освещал стену и часть крыши. Старые кирпичные стены теперь были оштукатурены, а одно из окон вовсе было заложено. Дом выглядел по-другому, но это был все тот же дом, дом Манушак. Я долго простоял там. Рядом, на здании детского сада, висело объявление: «Продается».

Я пошел обратно и вошел в темный сад. Не было ни души, я сел на скамейку возле акаций, и вспомнился отец. Скупой был человек, копейкой прибавлял и к копейке умудрился скопить денег на черный день. Я радовался, что ему не пришлось побираться, да еще он оставил мне свои инструменты. Это было странно и удивительно, ведь тогда не было никакого шанса на мое возвращение.

Наконец я замерз встал и ушел. На площади я остановился на том месте, где когда-то была отцовская мастерская, внимательно осмотрелся вокруг. Я уже знал, что надо делать, и почувствовал прилив энергии. Для начала мне понадобятся маленький стол и стул, достать их – дело нетрудное.

Потом я увидел Тамаза, он пришел на площадь и был в хорошем настроении.

– Ну что? – спросил я.

– Выиграл тридцать лари, хватило ума вовремя уйти. – Он вернул мне пять лари.

– Пошли, – сказал я.

Он замедлил шаг возле дома медсестры Элико, протянул руку в сторону окон: «Соседи рассказывают, эта бедняжка Элико непрерывно смеялась целых двенадцать часов и наконец испустила дух».

– Да ну?

– Правда хорошая смерть?

До киностудии мы доехали на автобусе. Несколько раз прошлись мимо стоявших там проституток, Лейлы не было видно. Тамаз купил две бутылки пива в ларьке, выпили. Потом стояли со стороны челюскинского моста и ждали. К двум часам ночи улица почти опустела, машины тоже появлялись редко, оставалось всего несколько проституток. Тамазу надоело ждать. «Нет смысла здесь стоять», – сказал он. Я помедлил: «Еще немного – и пойдем». В этот момент я увидел худую пожилую женщину в очень короткой юбке, она переходила через дорогу.

– Вот она, – обрадовался Тамаз.

Я никогда не подходил к ней близко, просто знал, кто она. А она, оказывается, хорошо знала Тамаза, засмеялась:

– У тебя что, еще встает?

– Я сейчас к тебе по другому делу.

– Что «другое» тебе надо?

– Помнишь Манушак, дочь парикмахера Гарика, одно время она с тобой и Джигаро жила?

– Та дебилка? Как же, помню.

– Может, вспомнишь, как называется деревня, куда вы с Джигаро, так сказать, выдали ее замуж за какого-то старика.

– Тебе зачем?

– Да вот, мой друг ищет ее.

Женщина повернула ко мне голову, вгляделась, потом приблизилась и внимательно посмотрела мне в глаза, подняла брови, будто оторопев, и присвистнула. Тонкая интуиция старой бляди помогла ей догадаться, кто я.

– Уж не тот ли ты, что из тюрьмы сбежал, которого Манушак ждала?

Я кивнул: «Да, это я». У нее странным образом изменилось лицо, несколько секунд она стояла неподвижно, рот был открыт. Затем будто улыбнулась, уставилась в асфальт и застыла.

– Может, скажешь название той деревни? – опять попросил Тамаз.

Она молчала.

– Тебе говорю.

Женщина подняла голову:

– Не пойму, о какой деревне ты говоришь.

Тамаз разозлился:

– Куда вы отвезли Манушак и ребенка на машине Миши Нерсесова. Эту историю вся округа знает. Лучше будет, если вспомнишь.

– Так иди и спроси у Миши Нерсесова.

– Миша мертв.

– Правда? Да ты что? Очень жаль, – злобно рассмеялась она.

Тамаз выматерил ее:

– Может, сбросить тебя с моста?

Женщина выматерилась в ответ и замахнулась сумочкой. Глупо угрожать шестидесятилетней проститутке, вышедшей ночью на улицу в надежде заработать на хлеб. Такие уже ничего не боятся.

– Послушай, – сказал я, – вот тебе десять лари, и тут еще двадцать два русских рубля. Это все, что у меня есть, бери и попытайся вспомнить название деревни.

Она опять уставилась на меня, подбородок задрожал, с морщинистых щек посыпалась пудра.

– Ты думаешь, кому-нибудь нужен нищий, как ты, у которого даже брюк нет?

– Очень хочу ее увидеть, вот и все. Будь добра, возьми, – сказал я.

Она не тронула деньги, повернулась к нам спиной, пошла и прислонилась к стене возле афиш, опустила голову и опять уставилась в асфальт.

– Завидует, – сказал Тамаз, – Манушак завидует, жаба ее душит, несчастную.

Женщина достала из сумочки пачку сигарет и присела на корточки. Начала разминать пальцами сигарету, потом попыталась закурить ее, но пламени в зажигалке не было. Тамаз подошел, чиркнул спичкой и поднес поближе к лицу. Женщина жадно затянулась и оглядела улицу. Я тоже подошел, некоторое время мы все трое молчали. Наконец она произнесла, не взглянув на нас: «Не знаю я, как называется деревня, не помню, я там только раз была, тех азербайджанцев Джигаро знала».