Солнце на антресолях

– С кем живешь сейчас? – спросила я, помня, что Степины родители развелись еще тогда, когда он ходил к маме учить русский и обедать, оба завели другие семьи, в каждой семье стали быстро рождаться дети, и Степа стал не нужен вообще никому. Он жил то с матерью, то с отцом, кто-то из них даже платил за дополнительные по русскому, потому что у Степы была дислексия – он говорил более-менее прилично, а писать не мог никак. Не мог написать слово, не понимал, как выразить звучащее слово буквами.

– С Танькой, – горделиво ответил Степа.

– С какой Танькой? – не поняла я.

– Из восьмого «Г».

– Ну ты вообще… – Я покачала головой. – Я говорю – с мамой или с папой живешь?

Степа, как будто не слыша меня, на вопрос ответил вопросом:

– Чё, Таньку не знаешь? Высокая чика такая…

Я вздохнула.

– Я поняла, Степа, что ты взрослый независимый мужчина. Тем не менее ты в какой семье сейчас живешь?

– Да пошла ты! – ответил мне Степа, пнул кучку грязноватого снега на обочине.

Я заметила, что у него неплохие, старые, но фирменные ботинки. И шапка не оборванная. Ну ладно. Значит, кто-то из родителей его одевает.

Степа послать-то меня послал, но не уходил. Я ушла сама. Я же не моя мама. У меня столько альтруизма нет.

Я пошла домой, потому что побоялась замерзнуть и заболеть. Мне все время было холодно, наверно, я все-таки утром, когда шла из больницы в одном свитере и мамином платке, сильно промерзла.

Дома я налила чай сразу в большой термос, как часто делает мама, взяла зеленую тетрадку – мамин дневник, забралась в кресло с ногами, завернулась в плед и стала читать. Робеспьер подобрался близко-близко ко мне, навалился боком и так сидел, нахохлившись и не оборачиваясь.

«Наш лагерь находится на изумительной поляне. Я не могла себе представить, что есть такие места на земле. Здесь тихо так, что слышно, как хлопает крыльями птица. Ее саму не видно – одна точка в небе, а крылья слышны. Но тихо только ночью и рано утром. Днем все ходят, смеются, поют. Люди здесь подобрались очень веселые. Особенно один…

Сегодня за завтраком Сережа обернулся ко мне и попросил:

– Хлеб не передашь мне?

И как-то так спросил, так посмотрел, так улыбнулся… Что я есть уже после этого не смогла…»

А я не смогла дальше читать. Мама! Ну почему ты такая! Ну разве так можно относиться к мужчинам! Я представляю своего папу, его ухмылочку с прищуром, свою маленькую маму – в огромных очках, с челочкой…

А тут и папа позвонил, как будто чувствуя мои мысли. Так бывает. Я иногда думаю о нем, а он звонит. И с Мошкиным так бывает. Подумаю – «какой же он дебил, как жаль, что он не умеет говорить!», а он в ту же секунду шлет мне рисуночки и знаки вопроса.

– Алехандро, как живете? Как животик?

Ясно, веселится. Папина ипостась: «Я – человек-позитив, живу – не грущу и всем не советую». Есть и другие ипостаси, но сегодня именно такая.

– Нормально, – ответила как можно нейтральнее я.

– Нормально? – переспросил папа. – Всё грустишь ни о чем? Как твоя мамаша?

– Пап…

– С отцом можно было и повеселее разговаривать! – начал заводиться самый позитивный человек. – Поживее да повежливее! Есть дети, которые вообще не знают своего отца. И ты бы не знала, если бы я не был такой порядочный человек. Алло! Алехандро! Что молчишь? Язык проглотила? Я спрашиваю тебя!..

– О чем ты меня спрашиваешь, пап?

– Дела как?

Я секунду помолчала. Я уже сказала Дылде по-человечески. Попробовать сказать папе? Но ведь папа – это не Дылда. Он родной человек вообще-то, хотя бы по крови.

– Пап… мама…

– Я тебя разве про твою мать спрашиваю? – мягко так прервал меня папа. – Я тебя спрашиваю – как у тебя дела? Вот как она поставила! Девчонке шестнадцать лет, вот-вот семнадцать стукнет, а она все – «мама, мама»… Помнишь мультик такой про теленка? Тот все тоже мычал: «Мама…»

– У меня нормально дела, пап.

– Вот и хорошо. Что делала вечером в воскресенье?

Я через паузу ответила:

– Уроки.

– Вот и правильно. Надо учиться. Чтобы чего-то в жизни добиться, надо работать. В поте лица. Как я. И смотреть на все с улыбкой. Что бы ни случилось! А ты – смейся!

– Конечно, папа.

– Вот гораздо приятнее, когда ты так разговариваешь! – воскликнул папа. – Когда все хорошо, плечи расправлены, на лице улыбка! Знаешь, как учат американцы? Сначала надень на лицо улыбку, потом начинай разговаривать с человеком! Пусть люди говорят с твоей улыбкой, а не с гнилым нутром! – Папа осекся. – То есть… Я не про тебя лично говорю. Это теория такая, теория победителей.

– Хорошо.

– И очень приятно, когда ты не споришь, а соглашаешься.