Солнце на антресолях

Мошкин покорно кивнул Дылде, подхватил сразу три банки и понес их выливать и наливать новую воду. Анжелика посеменила за ним. Она с некоторых пор стала ходить так, как будто она – русалка, у которой был хвост, а потом его разрезали, но только до колен. Она научилась ходить, но плохо. Ноги еле двигаются, она ставит их рядом, две маленькие слабые ножки, которые не держат ее слабое тельце, и она все время падает на Мошкина.

Дылда умильно проводила их взглядом, потом повернулась ко мне, как опытная клоунесса, поменяв за долю секунды лицо. Хоп! И вместо блестящей маски с улыбкой – блестящая маска ярости и презрения.

– Ну-с, господа, на чем мы остановились… Точнее, на чем нас остановила Веленина… Что она лучше всех! Да, помню-помню… Что мы с вами, господа, должны думать о том, кто у нее болеет… А мы сами – подыхай? Да, так, Веленина?

Я все-таки убрала в сумку все, что у меня было, и пошла к двери. Дылда в два прыжка догнала меня.

– Ты не уйдешь! – крикнула она, протянув руку, но не дотрагиваясь до меня. Поэтому получилось, что она, как черный маг, пытается остановить меня движением рук.

Я молча взглянула на нее, не только выдержала взгляд, но и заставила ее отвести на мгновение глаза. И ушла. Я думала, она вслед будет что-то кричать, но за моей спиной была тишина. Значит, спектакль пошел в другую сторону. Думаю, Дылда тихо и спокойно закрыла дверь, прошла на свое место, расправила плечи и со светлой улыбкой сказала:

– Господа! У каждого – своё – мнение. Тема нашего урока – окислительные реакции. Открыли тетрадки и записываем…

Тему Дылда может сказать любую – из программы девятого класса, десятого, восьмого… Она не озадачивается, что мы должны проходить по программе, потому что, как и я (за всех говорить не буду), понимает, что ее предмет в подробностях никому не нужен.

Я шла по пустым коридорам. Приятно и обманчиво, когда идут уроки. Шторы у нас новые, висят обеззараживатели воздуха, на стенах четвертого этажа – выставка фотографий одного нашего десятиклассника, хорошие, профессиональные фотографии – медведь в снежной тайге, портреты детей и стариков, море, макросъемка… В углу стоят большие ухоженные цветы, как комнатные деревья. Когда никто не орет матом, не лежит в обнимку на диванах, не дерется в кровь, не нюхает смеси, не смотрит порнофильмы, можно представить, что у нас хорошая школа. Не знаю, кстати, есть ли такие школы. Но думать, что везде так, как у нас – просто невозможно. Как тогда жить? Поэтому я представляю, что где-то есть другие школы и совсем другая жизнь – без мата, наркотиков, страшных драк и малолеток легкого поведения.

Я прошла мимо охранника, несмотря на то, что он кричал мне: «Стой!» – и бежал за мной до дверей. А что он сделает? Насильно меня будет держать в школе? Пусть попробует. Драться он со мной не может. И пусть сначала с Лучиком разберутся, потом будут меня останавливать. Если бы можно было завтра получить диплом – любой, с любыми оценками, я бы так и сделала. А в мае и июне пошла бы сдавать выпускные экзамены. Но так сделать, к сожалению, нельзя.

До больницы было на самом деле близко, ее видно из окон некоторых кабинетов. Никогда не думала, что придется по такому поводу туда идти.

В регистратуре женщина листала журнал, потом стала куда-то звонить.

– Без изменений, – коротко бросила она мне. – У вас что? – спросила она уже следующего.

– Подождите! Как без изменений?

– Девушка… – Регистраторша устало подняла на меня глаза. – Ну я-то что могу? Я вам читаю, что в журнале. И даже позвонила в отделение. Мне как сказали, я так и говорю. Без изменений. Стабильно тяжелое.

Два важных и таких разных слова словно развалились у меня в голове. Стабильное… Но тяжелое… Что важнее? Стабильность? Или тяжесть? Что главнее в этих двух словах?

– Но… А можно мне пройти туда?

– В реанимацию? Нет. Не пустят.

– А… а что же мне делать?

– Кто там у тебя?

– Мама.

– Ждать. И молиться. Церковь рядом, сходи.

Я кивнула и отошла от окошка. Как-то я не готова была. Я думала, приду, мне скажут: «Все хорошо, приноси бульон…» Я даже по дороге думала, что надо купить, чтобы сварить куриный бульон.

«Стабильно тяжелое…» Ну как же так… Я шла, не замечая, что пошел сильный снег. Только когда голова замерзла, я натянула шапку, которая была у меня в кармане, и накинула капюшон. Мама всегда просила меня надевать капюшон, пыталась набросить его мне на голову, не дотягиваясь уже толком до меня… Почему – «просила»?!. Я остановилась. Что за мысли, откуда эти чужие, неправильные мысли в моей голове? Мама жива, она еще совсем молодая, она поправится…