Солнце на антресолях

Я остановилась, чтобы передохнуть – так мучительно мне было читать мамины строчки, теперь я многое начинала понимать. Я решила пока ответить на тридцать семь сообщений Мошкина одним четким словом «Отвянь!» – с пистолетом, означающим, что я убью его, если он не прекратит меня бомбардировать своими глупыми картинками. Еще я добавила синее лицо с закрытыми глазами – чтобы он сел и подумал, что же именно я хочу ему сказать. Может, хотя бы так мыслительный процесс у него активизируется. А я точно знаю – если ему задать сложный вопрос словами, он и думать не будет.

Заодно я доела хлеб, с сожалением обнаружив, что еды больше нет. Можно сварить кашу, есть крупа, но для себя одной готовить совершенно не хочется. Я решила дочитать хотя бы до половины и поставить варить курицу для мамы.

Больше всего мне сейчас хотелось бы знать, что она сейчас делает. Спит? Лежит с открытыми глазами? Как она себя чувствует? Кто там рядом? Там так страшно… Я успела увидеть, что из общего коридора открываются палаты без дверей. Медсестра, идущая по коридору, видит всех пациентов. Может, двери и есть, но они раздвижные, наверное. И я увидела человека, оплетенного трубками, голого до пояса, чуть только прикрытого простыней. Я понадеялась, что мама лежит без трубок. Ведь она сама дышала, когда ее увозили… Я смотрела как-то передачу, где рассказывали, что нужно согласие родных на искусственную вентиляцию легких и искусственное питание, ведь это опасная процедура… А если у человека нет родных или родные – вот такие, как я? У которых никто ничего спрашивать не будет.

Я почувствовала, как у меня начинается к ночи легкая паника. Ничего не понятно. Ничего не известно. Что с мамой, какой у нее диагноз, как она себя чувствует…

Я попробовала помолиться. Подошла к маленькой иконке, стоящей у маминой кровати, присела и попыталась обратиться к Богу. И тут же вспомнила, как однажды наша соседка по даче, очень верующая женщина, объясняла маме, что молиться неправильно – это еще хуже, чем не молиться вообще. А правильно – это обязательно перед иконой и произносить слова молитвы именно те, которые написаны в молитвенной книге. Мама расстроилась, потому что она иногда молится про себя. А соседка ей объяснила, что так нельзя. Мне это очень странно. Если Бог – везде и всегда тебя слышит, то почему нельзя обратиться к нему, например, когда идешь по улице или едешь в поезде? Мне кажется, что те, кто постоянно ходит в церковь, считают себя избранными и гораздо ближе к Богу, чем остальные. Но ведь если Бог везде и во всем, то он для всех одинаково близок, просто некоторые люди этого не знают или не хотят знать. Вот и все.

Я извинилась, что не помню точно слова молитвы, и, как могла, попросила Бога, чтобы мама поправилась как можно быстрее и не страдала сейчас. Я же знаю маму. Как только она пришла в себя, она начала страдать обо мне, не о себе. Как я тут одна, как я переживаю. Так удивительно. Если два человека страдают друг о друге, то между ними словно протягиваются нити. И по этим нитям идет какая-то волшебная энергия, неизвестная, помогающая жить. Я это точно знаю.

Что-то писал Мошкин. Скребся ко мне и Джонни, посылал каких-то котов в шапках, одетых как вельможи, и смешные видео – я не открывала их, но видела по застывшим кадрам, что это должно быть смешно. Как странно мы иногда не понимаем, что человеку, которому мы пишем или шлем что-то, сейчас совсем не до этого. Не до трех разноцветных котов, одинаково одетых, как Наполеон Бонапарт. И ведь кто-то придумывает эту одежду, кто-то, исцарапанный, одевает котов. Чтобы Джонни с Мошкиным, бросив все, ухахатывались, глядя на маленьких мохнатых Бонапартов. Рыжего, черного и серого…

Я снова открыла мамин дневник.

«Ближе к вечеру я начала волноваться. Все-таки страшно. Как там все будет?.. Ко мне подошел руководитель нашей группы и спросил, не передумала ли я – девушки не часто ходят на эту ночевку. Но я твердо сказала: “Я пойду”. Очень есть что-то волнующее в том, что неизвестное существо – и не человек, такой как мы, и не зверь, – определяет каким-то загадочным чутьем, хороший ты человек или нет. Вот это самое волнительное. Значит, у нас есть особое поле, и можно его почувствовать?