Солнце на полдень

И вот уже второй загон! Я сижу перед ручками, самую малость лишь подергиваю их. Захват у хедеров обоих комбайнов — полный. Порядок! Трактор идет ровно. На каждом комбайне свой мотор — от того же «хатэзе». Шум стоит такой, что оглохнуть можно. Я с Тимохой — как глухонемые. То орем друг другу, то на пальцах объясняемся. Все чаще комбайнеры оставляют штурвальных одних на площадках. По машине лазают, как циркачи. То зачерпнут в бункере зерно, нет ли поврежденных зерен, то откроют какой-то лючок и смотрят в нутро машины. Труднее всех — девчатам в копнителе. Их тоже Жебрак «выделил». В этом раскаленном солнцем железном ящике, в копнителе — настоящий ад. Солома вместе с половой валится на девчат беспрерывно, пылища — не продохнуть!.. И надо успевать за машиной, отгребать полову, копнить солому. Ни передохнуть, ни перевести дыхание… Лица девушек так запылились — родная мать не узнает. Да, работа у них — адова…

— Сколько пишут девчатам в копнителе? — кричу я на ухо Тимохе. Ухо у него, как у дядьки Михайла, затянуто мохом. «У Ти-мо-хи — у-хо-в-мо-хе…»

— А что? — крича, переспрашивает, как бы позевывая, Тимоха. — Хорошо им пишут! По полному трудодню-ю!..

— Всего на двадцать пять сотых больше, чем мне?!

— А что? Чы мало — считаешь? Трудодень — не палочка!

А ничего… Это я так… Дроби! Несправедливо это. И я скажу об этом Мыколе. Или даже Жебраку. И скажу, не испугаюсь!.. Девчатам в копнителе — по два, нет, по три трудодня писать надо.

Возле стоянки, откуда начинали свой путь комбайны, ждут вернувшиеся из похода ребята. Проволочек — даже «тонусенькой» — не обнаружено. Жебрака не видно. Поехал, наверно, по своим делам. Как он только ими управляет! И сколько у него этих дел!

Тимоха мне вполне доверяет — он уходит к вагончику. Он у Мыколы надеется выпросить комплект свечей, про запас — под сиденье, чтоб не бегать в случае чего. Я делаю поворот. В сцепке с двумя мощными комбайнами — это самое тонкое дело! Может, такая же тонкость как швартовка корабля в порту. Главное — не дергать, не спешить, не поворачивать резко… Все в порядке! С меня пот валит градом. Некогда вытирать!.. Сейчас, сейчас увидят меня ребята. Может, восстановлю свой погубленный авторитет?..

Они даже не замечают меня! Они бегут за автомашиной, на борту которой написано «Уборочная». Новая «амовка»! На ней городской номер — буква «Х». Из Херсона, значит, не из МТС. И вдруг вижу — Шура! С шоферским шиком высунулся из кабины, локоть на дверце с опущенным стеклом. У него новая фуражка-капитанка, над козырьком защитные очки с такой же чешуей, как на очках у комбайнеров. Ай да Шура! От радости слезы комком подступают к горлу. Мы киваем друг другу, понимаем, что прежде всего дело! А кто это рядом с Шурой — в кабине? Неужели Балешенко? Да нет же — это наша неуемная Пахомовна. Что они собираются делать?

Шура подъезжает под наклонный разгрузочный шнек бункера. Пахомовна в своих легких сапожках уже взбежала на мостик штурвального, оттуда метнулась к бункеру. Эта — нигде не сробеет! Можно подумать, что перед ней ее байдарка, а не комбайн. И уже и здесь командует. Она отдает комбайнеру узкий и длинный мешок, — тот, лишь на миг усомнившись, его надевает на трубу шнека.

Все ясно! Они хотят разгружать бункер, не останавливая комбайна.

— Не сбавляй газ! — кричит мне Шура. — Так выгружается знаменитый комбайнер Па-ла-гу-тин! — Шура, он всегда все знает. Вот уже и про знаменитого комбайнера прознал!

Комбайнер не спешит включить шнек. Не рассыпать бы хлеб!.. Он оценивающим взглядом следит, — удается ли Шуре держать кузов под трубой? Наконец он показывает Шуре, который вывернул голову и смотрит назад, большой приподнятый палец — и рывком рычага включает шнек! Это же проделывается затем и на втором комбайне — и Шура отъезжает на полной скорости, едва успев мне взмахнуть своей новой капитанкой с очками над блестящим козырьком.

Пахомовна смотрит вслед машине. Она, кажется, впервые довольна чьей-то работой! На лице ее победная усмешка. Судя по тому, как она руками объясняет комбайнеру, можно догадаться, что она все же не себе приписала успех удачной выгрузки на ходу…

Третий день мы с Тимохой не слезаем с трактора. В четыре утра мы уже на ногах. Комбайнеры торопятся — остановка лишь для смазки или при неполадке. Наконец, не устоял я перед соблазном: забрался как-то на площадку комбайна — и взялся за штурвал… С площадки — картина. Море хлеба. На-кось, голод, выкуси!..

— Не боги горшки лепят! — мигнув мне, говорит штурвальный из трактористов. Он отдает мне штурвал, объясняет, что главное следить, чтоб жатка не врезалась в землю. А это лучше всего уследить по хлебу, по вершинкам колосков. «Где хлеб буруном, там и земля бугром!» Хлеб показывает, где низинка, где бугор. На то тебе штурвал и хедер. Я рулевой, лоцман, штурман хлебного моря. И впередсмотрящий! Комбайнер видит меня за штурвалом, ничуть не удивляется. Еще бы — человеку доверяют «катерпиллер»! Я тут тоже — свой. Что ни говори, приятно, когда тебя признают своим!..