Солнце сияло

Встреча наша произошла около заднего входа в клуб, где, приплясывая на ветру и морозе, мне пришлось принимать съемочную бригаду. Рабочие с краном уже приехали, приехали осветители со всеми своими лампами, стойками и кабелями, прибыл вместе с ними звуковик, а Николая все не было, и я даже начал психовать: это в прежние времена я был уверен в нем на все сто, а теперь и от него ждал чего угодно. Но наконец из дверей подкатившей машины вслед за тем, как на землю выступила изнутри нога выходящего человека, появилась и рука с камерой.

– Привет, – поздоровался я с Николаем и не удержался от упрека. – Нельзя же так поздно!

– Лучше поздно, чем никогда, – в своей всегдашней манере снисходительной презрительности отозвался Николай.

Но за этой его обычной интонацией мне сейчас послышалось уязвленное высокомерие должника, не вернувшего долг.

Не откладывая в долгий ящик, я достал из кошелька стодолларовую купюру – из числа тех, что вручил мне Ловец для расчета со съемочной бригадой, – и отдал Николаю:

– Твой гонорар, чтоб после съемок друг за другом не бегать.

– Извини, возьму! – проговорил Николай, показав тем самым, что помнит о долге, но отдать его – это пока нет. – Не могу не взять. – Он забрался рукой за пазуху и засунул там деньги в какой-то карман. – В Чечню снова через два дня уезжаю, – произнес он затем – так, словно это известие должно было что-то мне объяснить.

Уже несколько месяцев, как в Чечне возобновились военные действия, вновь по телевизору в новостях каждый день сообщали о боях, убитых, раненых, подбитой военной технике, и все это – на фоне отснятых чеченских кадров: тех самых обездвиженных бронетраспортеров, сгоревших машин, лежащих трупов.

– Посылают? – зачем-то уточнил я.

– Чего ж не поехать, – сказал Николай. – Денег подзаработаю. Командировка, военные действия – по-человечески хотя бы платят. Долг тебе верну.

Невольно я почувствовал в себе нечто, похожее на радостное довольство. Во-первых, потому, что высокомерие должника, которое послышалось мне в его голосе, оказалось отнюдь не моей выдумкой, а во-вторых, что же, с какой стати было мне отказываться от моих денег?

– Вернешь – не откажусь, – сказал я.

Как мы выступили, что за прием нам оказали – вспоминать все это неинтересно. Все это неважно; важно ведь то, что прорастает и дает плоды, а то, что умерло в земле или проблагоухало пустоцветом, – не просто несущественно, а изначально обречено на забвение. Выступили и выступили, о чем говорить. То, что произошло уже после самого выступления – вот что принесло плод, да еще такой увесистый, такой мясистый – хватило наесться всем, и до сих пор желудок еще не переварил его до конца.

– Потом, когда все закончится, подойдите к нам, – попросил меня Ловец перед выступлением. – Пусть ребята там все увозят, а вы останьтесь. Посидим вчетвером: мы и вы с Наташей.

Естественно, я не возражал. Мне и без того было до смерти любопытно, что это нынче за тип рядом с Ловцом. Я его про себя уже назвал ряженым. Он выглядел так, словно залетел в наши дни прямиком из какой-нибудь пьесы Островского про купцов первой гильдии. Высокий, фактури-стый, с изрядным животом, заключенным в красную жилетку со множеством мелконьких перламутровых пуговичек, в распахнутом черном костюме из льющегося блеском, какого-то атласного материала, со свежеподстриженной, свежеподбритой прихотливо-барочной формы бородкой, похожей на заботливо взращенный волосяной куст, но главное – выражение его румяно-свежего, из тех, про которые говорят «кровь с молоком», несколько обвисшего на щеках упитанного сорокалетнего лица: это было выражение полного, безграничного самодовольства, абсолютного самоупоения, ощущения такой денежной бездны под собой, которая саммортизирует все, что может произойти в жизни дурного. Никогда в жизни я не встречал до того людей с подобным выражением лица. И Ловец, которого я всегда знал как человека исключительной внутренней независимости, был в поведении с ним не то чтобы искателен и подобострастен, но проявлял ясно заметную предупредительность, и каждое слово и движение Ловца выдавало особую почтительность, которую он испытывал по отношению к этому типу из пьесы Островского.

– Кто это? – спросил я Ловца.

Он понял, о ком я. Мгновение, я видел, Ловец колебался, как мне ответить. Потом лицо его выразило решительность.

– Вы думаете, я денежный мешок, чтобы весь этот наш проект финансировать из собственного кармана? Это мой банкир. Без него я с места ничего бы не сдвинул. Все пока на его субсидировании. Кредитах, вернее. Прекрати он сейчас меня кредитовать – я разорен.