Солнце сияло

Но тогда я преисполнился гордости и уважения к себе. Правда, они были с весьма основательной примесью горечи, однако ни о каких подробностях моего сотрудничества с терентьевской программой я распространяться не стал. В конце концов, в Бориных словах не было ничего, что не соответствовало бы истине, и кроме того, сказал же Конёв, что должно пройти время – и я возвращусь обратно. Согласным кивком головы я подтвердил, что мой собеседник совершенно верно осведомлен обо мне, и спросил в свою очередь, обводя вокруг руками:

– И во сколько вам обходится это роскошество? Словно я был весьма искушен в вопросах найма-аренды и интересовался не просто так, а с сугубо практическим прицелом.

В скользящей Бориной улыбке обозначилась укоризна:

– Не так дорого на самом деле, как можно предположить. Надо уметь договариваться. Ведь все же люди, да? Все хотят, чтобы им было хорошо. Всегда есть варианты, которые будут удобны всем. Главное, суметь их сформулировать. Ну, вы понимаете!

Ну да, ну да, я понимал, конечно. Как бы не так. Я тогда не понимал ничего. И смысл того, что он мне говорил, дошел до меня лишь целую эпоху спустя. Но, само собой, я покивал головой, будто понимал во всем этом еще побольше, чем он.

– Любые войны заканчиваются переговорами, известное дело. Искусство заключается в том, чтобы начать с них.

– Прекрасно сказано, согласен! – подхватил Боря. – Мы придерживаемся именно этой позиции. Мы считаем, по всякому вопросу можно договориться. Если бы мы не умели договариваться, у нас не было бы наших клиентов. Придя к нам, от нас уже не уходят. Мы исходим из принципа, чтоб и волки были сыты, и овцы целы.

– Так не бывает, – я решил, что немного полемики не помешает. – Чтоб волки были сыты, какой-нибудь из овечек обязательно должно недосчитаться.

Боря улыбался.

– Это так обязательно в природе. А человек все же не животное. В чем главное отличие человека от животного? В том, что он мыслит. А если мыслит, должен он видеть свою выгоду? Мирно договориться – выгодно и волкам, и овцам.

– Ну, а в случае, если не удастся договориться? Укоризна в Бориной улыбке вновь стала явственней.

– Надо находить того, с кем можно договориться. Зачем договариваться с тем, с кем договориться невозможно? С одним невозможно, а с другим – пожалуйста, зачем же упираться лбом в стену?

Так, прикладываясь время от времени к рюмкам, опорожнив их и вновь наполнив, мы протрепались минут десять, и вдруг он спросил:

– А Бесоцкую вы знаете?

Гончая, незримо и тихо сидевшая во мне, терпеливо ждавшая своего момента, встрепенулась и сделала стойку. Рябчик еще не рванул из травы, но уже обозначил свое тайное местоположение едва слышным трепыханием крыльев.

– Бесоцкую? – повторил я за Борей, чтобы потянуть время.

Бесоцкая была директором терентьевской программы. Доступна, в отличие от Терентьева, для всех, своя в доску, вроде бы официально – под ним, и даже весьма основательно под ним, но в жизни, чему я сам был свидетелем, Терентьев перед ней только что не заискивал.

– Ну да, Бесоцкую, – лапидарно подтвердил Боря.

– Знаю, конечно, – сказал я.

– Сможете поговорить с ней?

Рябчик, по-прежнему не видимый гончей, перетаптывался в траве все шумнее, от него исходили призывные волны будоражащего нюх, жаркого запаха желанной добычи.

– О чем поговорить? – спросил я.

– О чем с ней поговорить. Естественно о чем. О скидке. А ребята платят черным налом – нигде никаких документальных следов, выгодно им, выгодно всем.

Рябчик выметнул себя в воздух. Он весь был на виду. Но что было делать гончей? Она дрожала, вытянув прутом хвост, смотрела завороженно на пленительно плещущую крыльями, одетую в перья плоть, знала, что это ее добыча, но как завладеть ею, как добыть?

– Почему говорить с Бесоцкой? – спросил я. – Она под Терентьевым.

Боря смотрел на меня взглядом, полным укоризны. Что же комедию-то ломать, читалось в этом его взгляде.

– Да нет, с нею надо говорить, – сказал он. – С кем еще? Терентьев тут ни при чем. Он и знать ни о чем не будет. Она же этими делами в программе крутит. Выгодно ребятам, выгодно ей, и вы с процентом. Ребята надежные, не из клозета откуда-нибудь, крыша у них – охрана самого президента.

«Черный нал», «крыша», «подстава», «кидалово» – именно тогда я впервые услышал все эти слова, которые через год-полтора войдут в самую обыденную лексику. Это была пора, когда новая жизнь только начинала вылепливаться, еще не обрела формы, все еще было просто, без затей.

Бог не выдаст, свинья не съест, повторял и повторял я про себя, как вонзал в себя шпоры, летя в лифте на нужный этаж ловить Бесоцкую. Ну даже если она укажет на дверь, подвел я итог своим заклинаниям, подходя к ее комнате, мне в том направлении уже все равно указано.