Солнце сияло

– Мы не можем ждать милости от природы. Взять ее – вот наша задача. – Голос, каким Николай произнес это, указывал, что он цитирует. – А? Чьи слова?

– Видишь, «взять»! – воскликнул Юра. – Силой! Ждать некогда. Ждать будешь – когда еще даст. А у тебя торчком!

– Онанизмом занимайся, – ответствовал Николай. – Так чьи слова?

Юра словно опять не услышал его вопроса.

– Онанизмом, хочешь, сам занимайся, – сказал он. – Когда кругом, куда ни повернись, все дадут, – еще не хватало!

– Чего жаловаться? – сказал Николай. – Ты спишь, они спят. Не могут ждать милости от природы. Сексуальная революция.

– Сексуальная революция, – подтвердил Юра. – Хрен-те что. Сами болеют, нас заражают. Мы – ладно, у нас простатит, в крайнем случае, а они же потом рожать не могут! Еще СПИД сейчас этот. А мне с презервативом – все равно что онанизм тот же самый.

– Так чьи слова? – посмотрел Николай сквозь вьющуюся вверх виньетку дыма на меня.

– Мичурина? – Мне помнилось, отец рассказывал: когда он учился в школе, эти слова были написаны у них на стене между лестничными маршами как лозунг, и подпись под ними гласила, что изречение принадлежит селекционеру и садоводу начала века, объявленному советской властью великим преобразователем природы. Отец мне много рассказывал о той поре, на которую пришлось его детство. Не он бы – я бы ее и не представлял. В годы моего детства таких лозунгов уже не висело. Сплошной Леонид Ильич Брежнев со своей экономикой, которая должна быть экономной. А в учебниках истории – сплошные решения партсъездов, которые, как ни бейся, отличить один от другого – все равно что близнецов по чертам лица.

– Мичурина, правильно, – подтвердил мое верное знание авторства советского лозунга Николай. – Совратил вас всех Мичурин, да?

– Иди ты! – отозвался вместо меня Юра. – До фени мне твой Мичурин. Бордели нужны. Борделей нет. Борделей нет – все общество бордель. Не так? Опровергни. Сам будто ничем ни разу. Ну, сколько?

Николай выставил указательный палец.

– Раз. Мне достаточно. Больше не хочу.

– И что, теперь постишься, а когда припрет – онанизмом?

– Сплю с женой, – вынув сигарету изо рта, развел Николай руками. Струйка дыма нарисовала истаивающую виньетку над его плечом. – Однообразно, но наверняка.

Юра ухватил себя сзади за корень косички.

– С ума сойти! Это все равно что сухой закон. То же самое! Как тебе сухой закон терпеть? – посмотрел он на меня.

– Да в принципе ничего, – сказал я. Николай похмыкал:

– Не у всех, видишь, природа одинаковая.

Юра отпустил косичку и, глядя на меня, уважительно покачал головой.

– Да, не одинаковая. А я, когда нельзя было, чуть на стенку не лез. Так бы и ладно, и по третьему разу, если не повезет, но это же – и в рот не бери! Тебе еще сколько, долго еще по сухому закону жить? – спросил он меня.

– Неделю, – сказал я. Чувство счастливого облегчения владело мной. Я признавался в своей стыдной болезни – как прыгал в серную кислоту, а оказывается, я был тут не просто не одинок, а наоборот, в хорошей компании!

– Ну, неделю – это уже божеский срок, дотерпишь, – заключил Юра. Словно это я, а не он жаловался на тяжесть жизни по сухому закону. – А нам с Колей как раз тут на двоих, – щелкнул он ногтем по бутылке «Рояля». – Да, Коля?

– Львиные у тебя какие аппетиты. – Николай не успел стряхнуть столбик пепла в блюдце на столе, приспособленное под пепельницу, тот рухнул ему на колени, и он принялся тылом ладони смахивать пепел на пол. – Литр спирта, куда в тебя? Собрался умереть раньше срока? Пусть останется.

– Да, пусть останется, – послушно и восторженно согласился Юра. Его уже основательно разобрало. – Потом Сане еще чего-нибудь поднесем, придем – а нас тут как раз ждет.

– Конечно, дождется, – сказал Николай. – Надейся. Ему через неделю уже можно будет – как это дождется?

– Не дождется? – обратил ко мне взгляд Юра.

– Дождется, дождется. Непременно, – заверил я его.

– Видишь, Саня обещает, – сказал Юра Николаю.

– Новую он тебе купит. – Николай взял бутылку «Рояля», налил Юре, налил себе. В Юрину рюмку половину, в свою треть. Взял бутылку минеральной воды и долил мгновенно помутневшие рюмки доверху. – Уж с чем-чем, а с огненной жидкостью в родном отечестве дефицита не будет.

– А почему ты себя обделяешь? – Юра заметил, что Николай плеснул спирта в свою рюмку меньше.

– Силы рассчитываю, – сказал Николай, отводя руку с сигаретой в сторону и поднося рюмку ко рту. – Это вам завтра кверху брюхом хоть до полудня, а мне в семь утра – как штык на трудовой вахте у окуляра стоять.

– Бедняга. Это ты тот несчастный, которому завтра демонстрации освещать. – Теперь ирония прозвучала и в голосе Юры.

– Нет, мне завтра на съемку художественного фильма. Называется «Первое мая свободной России».

Николай, не торопясь, запрокинул голову, и мутное содержание рюмки в его руке так же неторопливо перелилось в рот.

Юра, пока он священнодействовал, успел и опрокинуть свою порцию, и сморщиться, и схватить с тарелки огурчик, и захрустеть им.