Солнце сияло

Юра, словно с обрыва, рухнул в такую же ржачку, как я.

– Тебя!.. Одного!.. А люблю одного!.. – повторял он, держа себя за косичку и изнеможенно мотая головой.

– А люблю!.. Тебя!.. Одного! – вторил я Юре.

Так мы ржали, не в силах остановиться, и пришли в чувство лишь тогда, когда звон воды в ванной стих, дверь ее распахнулась, и Николай, пошатываясь, вышел обратно в прихожую. Голова у него была мокрой, волосы торчали во все стороны перьями, лицо от прилившей крови, когда он, видимо, наклонялся над ванной, походило на запрещающий сигнал светофора. Старательно, твердым шагом, но двигаясь галсами, он прошел к нам на кухню и с грохотом свалился на ближайший табурет, оказавшийся у него на пути.

– Как так получилось, что меня разобрало? – проговорил он, по очереди обводя нас расфокусированным взглядом, словно страдал косоглазием. – Или, Сань, это твоя музыка так на меня действует?

– Его музыка, его музыка, – с удовольствием подтвердил

Юра.

– Не играй больше при мне, – серьезно попросил Николай. – Видишь, что профессионалы о твоей музыке говорят. А мне завтра с утра работать.

Спустя полчаса мы все втроем ссыпались на улицу, поймали частника, дали водителю деньги, записку с адресом, по которому отвезти его седока, и погрузили Николая на заднее сиденье.

– Не играй при мне больше, – грозя пальцем, снова попросил Николай, перед тем как дверце за ним закрыться.

Мы с Юрой вернулись ко мне в берлогу, и, наливая себе «Рояля», он расхохотался. Он так хохотал, что упал грудью на стол и, постукивая бутылкой, вслепую поставил на стол, отнял от нее руку, опасаясь, что опрокинет.

– Видишь, что говорит, какая у тебя музыка опьяняющая? Комплимент! Выше не может быть.

– Да, мы с «Роялем» – величайшие российские композиторы современности, – нашелся я, как достойно ответить.

– Да уж, рояль у тебя сегодня был что надо, – скаламбурил Юра. Он перевел дыхание, взял себя за косичку, отпустил и снова потянулся к бутылке со спиртом – долить до нормы. – Что-то в твоей манере есть, знаешь, похожее на Бочара. Ты играл, а я все думал, кого ты мне напоминаешь, вот дошло сейчас: Бочара. Знаешь Бочара, слыхал?

Видимо, всякому мало-мальски музыкально образованному человеку полагалось Бочара знать.

– К сожалению… Как-то так… не довелось, – пробормотал я в смущении.

– Дело поправимое. – Юра закончил махинировать с бутылками «Рояля» и минералки и сейчас сидел, взяв рюмку наизготовку, как стрелок с пальцем на курке перед выстрелом по мишени. – Познакомлю. Тебе вообще надо входить в тусню. Тусня разогревает. Раскочегаривает.

Голова его запрокинулась назад, кадык поршнем сходил вверх-вниз, и я снова увидел Юрино лицо. На нем было вдохновенное выражение довольства и ублаготворения. Пил он, следовало отметить, лихо. Пил – и как в бездну. Никак по нему нельзя было сказать, что они вдвоем с Николаем усидели почти литр спирта.

– В какую тусню мне надо входить? – спросил я Юру.

– В музыкальную, в какую, – сказал он, жуя. – Зачем тебе журналистикой заниматься? Тоже мне дело. Музыкой тебе нужно! Синтезатором обзаводиться. Настоящим, для профи. «Коргом Тритоном», например. Набил на нем все партии, скинул на дискету – всегда есть возможность предъявить для знакомства. Не товар, конечно, но полуфабрикат вполне приличного уровня. А сейчас на Западе уже программы для компьютера есть, коммутируешься с ним – он тебе сам нотную запись выдает!

Я похмыкал.

– А музыку он сам еще не сочиняет?

– Еще нет.

– Ну вот пусть начнет, – сказал я.

Юра, продолжая жевать (он лихо пил, но и знатно закусывал), перекривил лицо в гримасе глубочайшего разочарования.

– «Так» рифмуется с «мудак», я тебе сказал? Повторяю. Ты что со своим добром собираешься делать? Солить? В соленом виде только грибочки с огурчиками хороши. А все прочее – в свежем. Сейчас передел площадки идет, и свободные места еще есть. А скоро их не останется. Все занято завтра будет, с автоматом пробиваться придется.

– Не располагаем автоматом. Сдан при демобилизации вместе с противогазом.

Не знаю почему – вот уж на этот раз я точно не знал почему, – но мне не хотелось обсуждать с ним мои музсочинения с такой практической точки зрения. Я не получал от этого кайфа. Не говоря о том, что место на «площадке» меня не колыхало.

Гримаса глубочайшего разочарования на Юрином лице, которой он хотел пригвоздить меня к позорному столбу – что-то вроде того, – сменилась выражением сострадания. «Мудак» рифмуется с «дурак», говорило собой это его выражение.

– Смотри! – сказал он, посылая одновременно в рот шмат маринованного перца. – Но с Бочаром тебе в любом случае будет не грех познакомиться. Чего тебе не познакомиться?

– Да чего, с удовольствием, – отозвался я.

Что было больше чем правдой. Я тогда получал от каждого нового знакомства такой кайф – моя бы воля, может быть, я тем лишь и занимался, что знакомился и знакомился.

– Познакомлю, – пообещал Юра.

Какое-то время спустя мы снова переместились с ним в комнату, но уже не ради расстроенной советской «Лиры», а ради самоуверенной японской «Соньки», которую и обмывали.