Солнце смерти

В корзинке у меня лежали ячменные сухари, бутылочка с маслом и головка сахара. Тетя склонилась над ручьем, смочила в воде сухари, разложила их на деревянной тарелочке, полила маслом и посыпала сахаром.

– Ах, какое лакомство получилось! Соловьиные пироги!

Не знаю, ел ли бы я это кушанье и сегодня с таким же аппетитом, но тогда оно попросту свело меня с ума.

Тетя сорвала с дерева несколько черешен, большинство из которых уже поклевано птицами.

– И очень хорошо! На здоровье! Если бы они ждали корма от людей, то уже давно бы померли… Сколько зерна гниет, сколько птиц помирает!

Навозный жук катил перед собой шарик.

– Здравствуй, пекарь! – сказала участливо тетя. – Он был пекарем, таким же человеком, как мы. Да только стал он обвешивать, и Бог обрек его делать хлеб из навоза.

Увидав в моих глазах недоумение, она добавила:

– Да! Да! Большинство пташек и букашек были когда-то людьми. Сыч был сторожем на винограднике. Однажды ночью его брат пробрался в виноградник украсть ягод, как мы позавчера, а сыч взял да и убил его. И попросил он Бога превратить его в птицу, чтобы оплакивать своего брата Антона. Потому он и кричит: «Нтон! Нтон!..». Паук был могильщиком. Однажды он похоронил живого человека, Бог проклял его: он ослеп и постоянно копает сам себе могилу… Я могла бы рассказать тебе еще много чего интересного, но пора за работу.

– Нет, расскажи, пожалуйста! Успеем еще.

– Ну, так и быть: расскажу тебе еще одну историю. Слыхал про поползня?

Она указала на сухую ветку на вершине дуба.

– Вот, слышишь? А самого его не видно. Это птица в серых пятнах и с длинным клювом. Был он пастушком12 и работал на очень строгого хозяина. Как-то раз потерял он овец и со страху, что хозяин подвергнет его наказанию, попросил Бога превратить его в птицу. До сих пор он взбирается на самую высокую ветку и свистит, ища свое стадо.

Тетя подошла к деревцу и принялась подрезать его ножом. Она удалила все боковые побеги, оставив только главную ветку.

– Помнишь меня? – говорила она деревцу. – Я привила тебя весной. А теперь я пришла тебя подрезать.

Затем тетя перешла к следующему дереву: рука ее пробегала по стволу так, словно это была девочка, которую она причесывала. Затем она взяла мотыгу и принялась пропалывать грядки.

Мне показалось, что про меня она совсем забыла.

– Тетушка! Разве ты не говорила, что я буду помогать тебе?

– Конечно же! Конечно! И для тебя тоже есть работа. Смотри, что я делаю.

Она выбрала черешневое дерево и стала срезать лишние ветки.

– Видишь, как я его подчищаю? Ветки я не оставляю на солнце, чтобы они не засыхали: сохраню их для коз на зиму… Ну-ка, попробуй теперь ты!

Она указала мне миндальное дерево и оставила одного.

– Меня не спрашивай! Теперь ты и сам знаешь.

Я срезал одну за другой сухие веточки, очень стараясь не сделать дереву больно.

Тетя перешла на край сада, где росли смоковницы, и стала подрезать ветви, на которых висели плоды.

– Иди-ка, погляди, как я их облегчила! Теперь сок их не пропадет. В следующем месяце будем лакомиться толстыми смоквами.

Она ходила, словно наседка между цыплятами, то и дело приговаривая что-то.

– Тетя, а солнце тебя не жжет?

– Ах ты глупый, несмышленый! Надень на голову соломенную шляпу… Нет! Лучше посиди в тени. Сейчас закончим.

Она подошла к другой смоковнице и принялась подрезать дерево, что-то говоря ему.

Усевшись в тени, я, должно быть, смял какие-то травы: вокруг разливалось благоухание. Мне вспомнилась мама. «Где ты? Где ты? – мысленно спрашивал я ее. – Почему мы не приходили сюда, когда ты была жива? Почему ты исчезла в море?».

Тетя остановилась рядом. Знала ли она, что происходит внутри меня?

– Расскажу тебе еще одну сказку. Думаю, она тебе понравится.

Однако рассказать она не успела. Какие-то дети проходили в ряд друг за другом у сада с развернутым флагом и горном, ведя собак на поводке.

– Детская армия, – сказала тетя. – В каждой деревне есть такая.

– Настоящая армия?

– Это же дети! Завидуют взрослым, вот и играют в войну… Хочешь пойти с ними? Ступай. А я поработаю.

Я не заставил себя упрашивать и бросился догонять строй, шагавший по открытой местности.

Мы подошли к разрушенной ветряной мельнице, командир хриплым голосом скомандовал: «Стой!» – и мы остановились.

– Сделаем перекличку! – крикнул он, повернувшись лицом к своим молодцам.

Мальчишек было около тридцати, все они были безусые, большинство босые, а вооружены они были рогатками, палками, деревянными саблями, копьями и перочинными ножами… У них был свой капитан, самый бравый из всех, писарь, горнист и знаменосец. Последний нес боевое знамя – рваное полотнище из тряпок двенадцати родов. Было у них и пять или шесть собак, составлявших кавалерию.

Капитан развернул чистый лист бумаги и принялся выкрикивать имена:

– Трехглазый!

– Я!

– Рак!

– Я!