Солнце смерти

Двор опустел. Тетя поставила скамейки на место, задвинула засов на воротах.

– Пора и нам на покой, Йоргакис. Теперь увидишь, какую комнатку я тебе приготовила.

Деревянные ступени поднимались вдоль стены от низа и до верха. Там, где голова касалась потолка, нужно было толкнуть вверх крышку и подняться на мансарду. Вокруг люка находилась решетка, над ней – полка. В комнате было два окна, выходившие к виноградным лозам, маленькое окошко на северной стороне и дверь на плоскую крышу.

– Сними башмаки. Впредь будешь оставлять их внизу.

Я обратил внимание, что она ходила в носках. Уже эта незначительная деталь свидетельствовала о том, что я вступал в другой мир.

Кровати не было видно нигде. Моя постель лежала прямо на полу, а рядом – тюк с постельными принадлежностями. Пол вокруг блестел, как янтарь.

– Вот твоя кроватка. А я буду спать внизу… Ты перед сном молишься?

Я почувствовал себя как-то неловко. Молитва, которой меня научили, была очень короткая: «Боже, храни отца и мать моих…».

– Я научу тебя молитве:

С крестным знаком спать ложусь, 

Но с ружьем не расстаюсь,

Рабом Божьим называюсь,

Никого не испугаюсь!

Я хотел было стать на колени.

– Ну, это не обязательно. Мужчины разговаривают со Всемогущим, стоя в полный рост.

Я произнес молитву, а затем повернулся к тете:

– Но ведь у меня нет ружья.

– Видишь эту палочку? Эта палочка Левтериса. Положи ее рядом: Белолапый может прийти сюда и стащить у тебя что-нибудь.

Она отворила дверь на крышу дома. Луна расстелила свой золотой ковер до самой моей постели.

– Видишь, красота какая? Я тебе и лампадку зажгу, потому что месяц может уйти ужинать.

На полке над люком стояли три или четыре иконы, стакан с маслом и лампада. Полная луна поглощала ее свет.

– А в этом сундуке что, тетушка?

– Там я храню одежду моего Левтериса.

– Может быть, и талисман там?

– Там, сынок. Спокойной ночи.

Она спустилась на несколько ступеней и закрыла люк у себя над головой.

Я остался один. Здесь было теперь мое царство.

6.

– Ты это и вправду сказал или мне послышалось, что будешь помогать мне работать?

– Сказал! Сказал!

– Тогда пойдем сегодня в сад, посмотрим, как там наши деревца.

Она бросила в мешок мотыгу и нож, а мне дала корзинку, в которую положила наш полдник.

Мы отправились по дороге, которая идет у источника к масличным деревьям и баштанам, а оттуда – к деревне под названием Ай-Димитрис11. Там у тети был небольшой садик, оставленный ей отцом в приданое.

Мы поздоровались с девушками, которые шли, держа кувшин на плече, и миновали две кофейни в Пиги. В конце деревни мы увидели в загоне охваченного похотью козла. Шедший от него смрад осквернял воздух. Козел тянул веревку, на которой был привязан, и блеял, задирая верхнюю губу, глядя на козу, которую держал за рога старик.

Тетя искоса глянула на меня:

– Пришла им пора совокупляться. Принесут нам козлят в начале зимы.

– Совокупляться?

– Животные совокупляются, птицы спариваются… А как же иначе возрождается мир?

Она указала мне рукой на двух бабочек, гонявшихся одна за другой в воздухе.

– Даже бабочки спариваются!

За соседней изгородью крестьянин стриг ягнят. Собрав животных в тени под маслиной, он сидел на земле и с хрустящим звуком освобождал животных из-под их шуб. Тетушка остановилась:

– Здравствуй, Вангелис! Как здоровье твоего мальчика?

– Спасибо, кира-Русаки! Лучше.

– Это – муж Василикулы, – сказала мне тетя. – Стрижет ягнят, чтобы одеть своего Панайотакиса.

Дальше мы оказались в поле, золотистом от пшеницы. В той части, где посев уже созрел, начали жатву. Было видно, как жницы покачиваются среди колосьев, иногда поблескивали их серпы.

– Где же наши мужчины? Где наши молодцы? – спросила печально тетя.

В памяти ее возникла картина прошлых лет, когда юноши вязали снопы, складывая их в стога. А теперь можно было видеть только стариков да женщин. И здесь тоже был старик, наблюдавший за своими дочерями на жатве. Только разве была какая польза от бедняги?! Он сидел в тени у изгороди, скрутив самокрутку из клочка газеты, и ударял кресалом по кремню, чтобы высечь огонь на трут.

Мы пробирались через заросли вереска, когда услышали кудахтанье куропатки.

– Ах, моя дорогая! – сказала тетя. – Поела камушков, прочистила голос… Она – из всех матерей мать! Учуяв охотника, она прогоняет птенцов прочь, а сама бросается ему под ноги. И если ей удастся спастись, она кричит, собирая деток снова.

Так сказала она о матери, а затем, вспомнив, что я – сирота, остановилась и посмотрела мне в глаза:

– Я для тебя – мать. Знай это!

Мы пошли по самому краю ложбины, поросшей ежевикой, ступая по узенькой тропке, проложенной козьими копытами. На противоположной стороне показались сады Ай-Димитриса, отделенные друг от друга каменными изгородями.

Тетя раздвинула заросли репейника, и мы оказались в ее садике.

– Сначала присядем, перекусим, а затем посмотрим, что делать.