Солнцестояние, или Мало-Александрийская история

Адольф Шикльгрубер, вспотевший и взъерошенный, катался по полу перед зеркалом, показывающим судьбу. Он терзался конвульсиями умирающей плоти и гибнущего ума. Тот ещё лихорадочно выискивал способ как-то изменить обречённое положение жизненных токов. И будто находил, вспыхивая отчаянным изумлением. Арийский вождь пробовал разок-другой жёстко потереть ладонями, да те, взмокшие и потресканные, не испускали ни единой искры. Оттуда исходило только жалкое и глухое почмокивание, да нечто, похожее на неприличные звуки. Он привычно пытался поправить двумя оплёванными пальчиками знаменитый чубчик, утверждавший всегдашнюю его правоту в зеркальном восприятии, но тот не подчинялся и воссоединился со всеобщей взъерошенностью поседевшей шевелюры, выдавая перманентный испуг. Ум осознавал несостоятельность своих находок. А душа всеми силами упиралась в стенки тела, не желая выходить вовне. Она ясно видела своё будто бы предписанное перспективное состояние. Ею предугадывалось однозначное бытие в самом, что ни на есть реалистичном аду, раскрашенном тем же невыносимым по ужасу цветом, коим пользовалась властная кисть художника, создающего обманные геополитические полотна. И, словно услышав размышления отшельника из Синайской пустыни о непременной обманчивости видения будущего с точностью наоборот, эта душа исключительной художественной личности и мистического сознания стала тщиться надеждой именно на противоположный исход. «Пусть, пусть, пусть исполнится моё видение с точностью наоборот, – убеждала она себя, – не буду я в аду. Не буду». И вот, когда случился смертный миг плоти гения зла, душа его, как и желалось ею, не стала выходить из недр новоявленного трупа. Она приняла и свою сокрушительную смерть вместе с плотью. Полноценную и необратимую. Сгинула душа. Утеряла бессмертие своё, не дожидаясь грядущего Страшного суда. Её видение будущего на самом деле сбылось-таки с точностью наоборот, и самым неожиданным итогом. Не долетела душа до ада, где предполагается какое-никакое, но бытие. А желание разделить свою участь с телом, – исполнилось. Оно, по-видимому, и проистекло-то непосредственно из сферы разума, сферы чуда, о которой говорил схимник Тимофей. То желание стало несменяемым фактом истории. Фактом абсолютного небытия. Сама жизненность души-плоти Шикдьгрубера утеряна навсегда. И её незаметно обойдёт грядущее всеобщее воскресение.

На конференции в Потсдаме содеялся новый передел мира. К России отошли целиком Прибалтийские страны, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Галицко-Волынская Украина, Болгария, Греция, Восточные земли Германии. И если бывшие сателлиты Рейха присоединены именно за союзничество с врагом, то Польша и Греция – по собственному желанию. Финляндия отделалась потерей выхода к Баренцевому морю, оставаясь самостоятельной. Все новые члены Федерации получили статус автономии подобно Еврейской. По настоянию союзников Добруджа и Русская Болгария воссоединились с их материнскими частями. Константинополь и Европейская сторона Босфора отошли к Греции. Турция тоже высказалась за вхождение в Федерацию, нацеливаясь на присоединение к себе причерноморских земель вместе с Малой Александрией, но последовал отказ. На востоке, в результате молниеносной победы над Японией, к России вернулись Курильские острова и половина Сахалина. Тем временем Западня Европа и Северная Америка создали военно-политический альянс НАТО с доминирующим положением Соединённых Штатов, чтобы в последующие времена предотвратить всякие войны между собой. Сталин подал заявку на вступление в этот альянс, но его отклонили. Соединённые Штаты не хотели делить господство ни с кем. Вскоре Сталин умер, и началась иная эпоха.

Дядька-Тимофей, будучи к тому времени уже лет шестидесяти семи, приехал в Баку, чтобы почтить память отца. Как-никак, выдалось его столетие. Разузнал, что где-то там приютилась его могилка. Долго и безуспешно разыскивал кого-нибудь из живых свидетелей тогдашних похорон. Наконец, почти чудом нашлась одна старушка. Она знала Василия Харитоновича как участника строительства собора Александра Невского.

– Пойдёмте, покажу, – сказала она полушёпотом.

И привела его к храму. Там, чуть поодаль от северной стены, на склоне земли, обращённой к востоку, лежал небольшой диабазовый камень. На выровненной и отшлифованной его части виднелась едва различимая надпись: «Василий Харитонович Лавренов. 1853-1917».

– Помню, как Василий приходил за благословением на что-то очень важное. Одежда на нём была тогда изумительно чистая. И взгляд необычайной глубины. Потом, после возвращения из Питера, это лет через пять, несколько дней гостил у нас. Муж мой, Александр Иванович Юницкий ведь был настоятелем этого храма. Они с вашим отцом земляки. Оба вышли из Пензенской губернии. И отдали силы на возведение этого храма. И подружились. Отец Александр ещё окрестил его перед стройкой… Гостил недолго. Господь забрал его 22-го июня.

– День летнего солнцестояния, – тихо сказал Дядька-Тимофей.

Старушка возвела на него очи и покивала головой.