Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Пишу тебе из свободного города. Из того города, в котором в эти дни произошла величайшая революция. Я прибыл сюда из Сибири 27 февраля, то есть в тот самый день, когда она совершилась. Волею обстоятельств я оказался в самой гуще событий. Весь день 28 февраля и весь следующий день я провел с винтовкой в руках на улицах Петрограда. Я снова встретился со своим родственником Трифоном, со старыми, своими друзьями, о которых так много тебе рассказывал, — с Луначарским и многими другими.

Дел у меня сейчас невпроворот. События развиваются с фантастической быстротой. Я буквально задыхаюсь от навалившихся на меня обязанностей. Ты небось думаешь: какие уж такие обязанности могут быть у простого солдата? Но вся штука в том, что сейчас судьба революции, судьба всей нашей огромной страны зависит именно от таких простых солдат, как я…

Из тетради Авеля Енукидзе

Восторженное состояние, в котором я находился, отправляя это коротенькое письмо, длилось недолго. Вскоре мною овладела тревога. Царя свергли, Россию объявили республикой, присяжные поверенные нацепили красные банты, даже бывшие городовые готовы были на всех перекрестках клясться в своей преданности новым, революционным порядкам. Но что-то во всем этом было ненастоящее, фальшивое…

Во-первых, сразу выяснилось, что новое, так называемое революционное правительство вовсе но собирается прекращать ненавистную войну. Оно призывало нашего брата, солдата, воевать «до победного конца», заменив только прежнюю, опротивевшую нам формулу «За веру, царя и отечество» более подходящими к повой ситуации словами о «верности союзническому долгу» и необходимости, до последней капли крови защищать «новую, свободную Россию». Суть дела от этой перемены декораций, разумеется, не менялась. Ну а кроме того, заводы и фабрики по-прежнему оставались собственностью заводчиков и фабрикантов, а земля, как и при «батюшке-царе», — собственностью помещиков.

Правительство, называвшее себя «временным», заявляло, что оно неполномочно решить эти наболевшие вопросы: их решит Учредительное собрание.

По правде говоря, я был в некоторой растерянности. Да и не я один. С одной стороны, политика Временного правительства была мне определенно не по душе. Но, думал я, как к нему ни относись, это все же законное правительство революционной России. Не бороться же с ним, как мы боролись со старой, царской властью.

Мои сомнения рассеялись в один день: третьего апреля.

С самого утра в этот день по городу распространился слух, что вечером в Петроград прибудет вернувшийся из эмиграции Ленин. День был праздничный, пасхальный, заводы и фабрики не работали, газеты не выходили. Но мы, петроградские большевики, сделали все, чтобы известить о приезде Ильича рабочих на каждом предприятии, солдат в каждой воинской части. В Выборгском районе обошли улицы с плакатами: «Сегодня к нам приезжает Ленин!» В Нарвском районе обошли множество рабочих квартир. На Васильевском острове расклеили листовки, в которых указывались место и время сбора для шествия к Финляндскому вокзалу.

Передо мной сейчас старая питерская газета, в которой напечатан краткий отчет об этом волнующем событии:

«В 11 ч. 10 м. подошел поезд. Вышел Ленин, приветствуемый друзьями, товарищами по давнишней партийной работе. Под знаменами партии двинулся он к вокзалу, войска взяли на караул… Идя дальше по фронту войск, шпалерами стоявших на вокзале и державших «на караул», проходя мимо рабочей милиции, Н. Ленин всюду был встречаем восторженно…»

Так оно все и было. Но разве могут сухие, протокольные строки короткого газетного сообщения донести насыщенную грозовыми разрядами атмосферу этой удивительной встречи!

Площадь Финляндского вокзала была запружена народом. Но поражало не количество собравшихся здесь людей, а непередаваемое выражение радости и надежды, озарившее их лица.

Я плохо разглядел Ильича в первый момент. Во-первых, его сразу обступили какие-то люди, а во-вторых, глаза мои, как видно, застлали слезы: все происходящее дробилось и мерцало передо мною, словно в каком-то цветном тумане.

От Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Ленина приветствовал Карл Чхеидзе. Вот тут я впервые ясно увидел лицо Ильича. Он слушал приветственную речь словно бы вполуха. Когда Чхеидзе закончил, Ильич поднял руку, заложив другую за борт жилета. Толпа замерла.

Мне вспомнилась вдруг моя первая встреча с Лениным на квартире Бруснева, вспомнилось, как он сказал, наклонив голову и разглядывая меня внимательным взглядом: «А-а, так это, стало быть, и есть товарищ Авель?» И вот сейчас, глядя на освещенное прожекторами такое знакомое лицо, я невольно думал: «Постарел Ильич. Постарел… Как-никак десять лет прошло…»

За этими своими мыслями я сперва не уловил основного направления ленинской речи. Но мне довольно было одной фразы, которая обрушилась на меня, словно гром среди ясного неба.

— Да здравствует социалистическая революция! — провозгласил Ильич.