Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

— Нет, Авель, нет. Завтра же я добуду себе жилье. Нам жить вместе никак нельзя. Это было бы по меньшей мере неразумно. Итак, с утра — на поиски квартиры. Потом посещу твои кружки. Только, чур, не забывай, пожалуйста, как меня зовут.

— Я помню, товарищ Ладо… Виноват, товарищ Давид Деметрашвили…

3

С приездом Ладо Кецховели жизнь в Баку обрела для Авеля новый смысл.

Ладо снял квартиру в мусульманском районе города. В тот же день он посетил кружки Авеля в Сабунчах и на Балаханах. Авеля поражала энергия Ладо, его необычайная расторопность. Он один успевал куда больше, чем они все, вместе взятые. Иногда он вдруг исчезал куда-то на денек-другой, появлялся, принося добытую откуда-то нелегальную литературу, которую Авель потом распространял среди своих кружковцев. У Ладо были в Баку какие-то свои, особые связи, какие-то тайные явки, о которых он не считал нужным сообщать никому. Книги, судя по всему, приходили из Тифлиса. Как приходили? Об этом Ладо тоже не распространялся.

Авель завидовал опыту Ладо, завидовал его ловкости, его энергии. «В чем дело? — часто думал он. — Почему у Ладо так легко все получается? Откуда у него эта сила? Может быть, он яростнее, чем я, ненавидит этот проклятый строй?.. Нет… Это просто талант. Как говорится, дар божий».

Зима тем временем доживала последние дни. Дело бурно шло к весне. Ладо знал, что полиция неустанно рыщет по всему Закавказью в поисках неуловимого Кецховели. Он стал чаще менять жилье, иногда оставался ночевать то у Авеля, то у Дмитрия, то у Виктора Бакрадзе, а иногда на несколько дней вообще исчезал из города.

Однажды вечером, вернувшись из Аджикабула, Авель застал Ладо у себя. Тот просматривал литературу, только что прибывшую из Тифлиса: свежий номер «Квали», несколько брошюр. Особое его внимание привлекла брошюра «Задачи русских социал-демократов». Ладо так прямо и впился в нее, лихорадочно листая страницу за страницей.

— Добрый вечер, — приветствовал гостя Авель, с любопытством поглядывая на новые книги.

Ладо поднял голову, покрытую шапкой густых темных волос, и улыбнулся. Только в такие минуты можно было разглядеть, как добродушен этот человек и как он еще, в сущности, молод. Густая черная борода, густые насупленные брови, усталое, озабоченное выражение лица придавали ему вид суровый, даже неприступный, а иногда и просто мрачный. Ие говоря уже о том, что он выглядел из-за этого гораздо старше своих лет.

— Вот! — указывая на брошюру, громко сказал Ладо. — Вот наша программа! Вот чем мы должны постоянно руководствоваться в нашей будничной, каждодневной работе. В сущности, здесь обоснована марксистская платформа партии.

Авель положил на стол пакет с провизией, который держал под мышкой, скинул пальто, присел на кровать и, взяв из рук Ладо брошюру, стал читать.

Ладо прошелся по комнате. Брови его опять сдвинулись к переносице, отчего лицо вновь обрело свое обычное сосредоточенное выражение.

— Все хорошо, — сказал он, отвечая каким-то своим мыслям. — Дела идут на лад, и все в конечном счете будет так, как мы с тобой задумали. Но…

Он замолчал, словно не решил еще, стоит ли делиться с Авелем только что пришедшей ему в голову мыслью: он не любил раньше времени сообщать о своих планах.

— Но, дорогой мой Авель, — все-таки продолжил он, — нам во что бы то ни стало надо создать свою типографию.

Авель с изумлением уставился на Ладо: пустым мечтателем тот не был и слов на ветер никогда не бросал.

— Без типографии мы тут совсем захиреем, — пояснил Ладо свою мысль. — Нельзя же всю жизнь пользоваться плодами чужих трудов.

Ладо мечтал о типографии с того самого дня, как приехал в Баку. Но для типографии нужны были деньги, и немалые. А где их взять? Поэтому до поры до времени он молчал, даже с самыми близкими друзьями не делился этой своей мечтой. Но еще не было такого случая, чтобы Ладо Кецховели, задумав какое-то дело, не довел его до конца.

Авель знал, что, если Ладо заговорил об этом, значит, у него уже есть план. Но мечта о типографии казалась такой несбыточной, такой недосягаемой, что он счел за благо промолчать.

Ладо подошел к окну, уставился вдаль, туда, где морские волны разбивались о берег. Море было холодное, неласковое. Даже при одном только взгляде па эти ледяные свинцовые волны пробирал озноб. Но Ладо не видел ни этих волн, набегающих на берег и медленно отползающих назад, ни неба. Душа его была не здесь, а где-то далеко, совсем в другом месте.

— Иродиона Хоситашвили знаешь? — внезапно спросил он.

— Хоситашвили?

— Впрочем, скорее ты можешь знать его под другим именем: Евдошвили. Это его псевдоним…

— Евдошвили?.. Ну как же!.. Слышал, конечно. Мы, правда, незнакомы. Он, кажется, служил в конторе у Нобеля?

— Он поэт.

Ладо помолчал, потом задумчиво, словно про себя, прочел:

— Руками ты царские строишь палаты,

Возводишь дворцы и дома для богатых,

Но сам ты — бездомен, как пес.

Ты праздных бездельников кормишь ораву,