Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

«Милый Авель! Как ты живешь? Что поделываешь? Это письмо я пишу тебе из Цкадиси. Я сейчас у твоих родных: пишу, а за спиной у меня стоят твои мать и отец. Я не обижаюсь, что ты совсем забыл меня. Но как мог ты забыть родителей, родного брата? Твой отец попрекает меня, говорит: будь проклят тот день, когда ты увез его от нас! И еще он говорит: если бы ты не научил его грамоте, было бы у меня сейчас два сына, а так остался один Серапион. Авель совсем про нас забыл, даже на молотьбу не приехал… Дорогой Авель! Непременно напиши мне, как ты живешь там, у себя, в Баку. Очень прошу тебя: веди себя разумно, не теряй голову. Вспомни нашу последнюю беседу: никому на свете еще не удавалось исправить этот подлый мир. С того самого дня, как появились люди на земле, они пытаются установить в мире справедливость. Тысячи лет лилась и лилась людская кровь. Но мир не меняется. Одни освобождаются, но зато другие попадают в цепи рабства. Это древнейший и, к сожалению, непреложный закон жизни…»

Дочитав письмо, Авель вдруг почувствовал себя бесконечно усталым. Подумав, решил заглянуть к Фальконе: там можно было не только вкусно поесть, но и немного рассеяться.

Лезгин Гамзат показал ему в приветливой улыбке свои огромные клыки.

— Пачэму такой грустный? Пусть умрет от руки Гамзата тот, кто тэбя обидел!

— Нет, Гамзат, я не грустный. Устал немного, вот и все.

«Интересно, — подумал Авель. — Этот лезгин правду говорит или щупает меня? Чем черт не шутит, может, его и впрямь можно будет использовать…» Но мысли о Гамзате были вытеснены другими, куда более важными и тревожными мыслями. Где Ладо? Он не появлялся уже почти два месяца: он не успокоится, пока не добьется своего, не создаст в Баку свою типографию. Надежда получить деньги из Тифлиса рухнула. Тифлисский комитет даже не удостоил их ответом на письмо, посланное с Иродионом Евдошвили. Что уж говорить о деньгах…

Провожая Авеля до дверей, Гамзат снова шепнул:

— Если нужна помощь, знай, Гамзат все для тэбя сдэлает. Запомни, дарагой! Гамзат слов на вэтэр нэ бросает…

В комнате было совсем темно. Узкое оконце почти не пропускало света. Взяв стоявшую на подоконнике лампу, Авель слегка потряс ее, осторожно придерживая рукою стекло. Керосина в лампе было еще довольно. Авель зажег фитиль, и в небольшом его жилище сразу стало уютно: тишина, свет, тепло, чистая постель. Что еще нужно человеку?

Он прилег на кровать и снова прочел письмо, теперь уже внимательно, некоторые фразы перечитывая но нескольку раз.

Прикрутил фитиль, чтобы не жечь понапрасну много керосина; подоткнул подушку под головой, чтобы удобнее было лежать, задумался.

Как объяснить родным, почему он застрял здесь, в Баку? Почему забыл родной дом, семью, близких?

«Вспомни нашу последнюю беседу», — пишет Спиридон.

Авель прекрасно помнит эту беседу, которую они вели совсем недавно, когда Спиридон приезжал в Тифлис. Собственно, это была даже не беседа, а спор — яростный, горячий, готовый вот-вот взорваться обидными, резкими словами, жестокими оскорблениями, после которых самые близкие друзья расходятся навеки, становясь непримиримыми врагами.

Они сидели в саду, под большим ореховым деревом. Взволнованный Спиридон гладил рукой свою густую бороду: он старался казаться спокойным, рассудительным, но это плохо ему удавалось.

— Вся история человечества — это непрерывная цепь кровопролитных восстаний, революций, войн. Но ни один переворот не принес людям счастья, — говорил он. — Одно рабство сменялось другим. Вспомни, Авель, слова Некрасова: «На место сетей крепостных люди придумали много иных…» Так было, так будет…

— Так было, но так не будет! — упрямо возражал Авель.

— Ты живешь на свете всего-навсего двадцать лет. А род людской существует тысячи, десятки тысяч лет, — твердил свое Спиридон. — И всегда были богатые и бедные, угнетатели и угнетенные. Видимо, этот закон лежит в самой природе вещей.

— Ты не прав, Спиридон! — горячился Авель. — Разве нельзя устроить жизнь справедливо? Сделать так, чтобы все были равны? Ведь и тебе тоже не по душе мир, в котором мы живем. Ты тоже хотел бы совсем другой, более справедливой жизни. Ты гораздо образованнее меня, ты больше знаешь. Ты знаешь историю, знаешь прошлое человечества. Но ты незнаком с марксизмом, вот в чем твоя беда.

— Эх, Авель! Милый мой Авель! Ты думаешь, что этот новый «изм» станет панацеей от всех зол. Сколько было на свете всяких других «измов». Буддизм, руссоизм… И Будда, и Христос, и великий Жан-Жак Руссо — все они хотели добра человечеству, все мечтали о справедливой жизни. Но если собрать всю кровь, пролитую за те идеалы, которые провозглашали они, в этом кровавом океане потонут все материки земли. А жизнь все равно движется по своим неизменным законам.

— Ты что же, не веришь, что жизнь может изменяться?

— Почему не может? Может. Непременно изменится. Но только тогда, когда изменится сам человек. Не мир надо менять, а себя.

— Тебя послушать, так выходит, что все великие революции не принесли с собой ничего нового.