Соло для оркестра

Достигнув наконец берега, он силится еще и приподнять малыша. Ему протягивают руку, а у него нет даже сил за нее ухватиться… Но вот ноги его нащупывают твердые плиты набережной. Ему что-то говорят, но он не слышит, да и стоит ли вслушиваться? Пытается отыскать свой плащ. Тот заляпан отпечатками грязных подошв, но он все же надевает его. Возле уха шелестит: «Я уже было снял пальто, но ты меня опередил!»

А потом до него и вовсе не доходит ничего, кроме неясного шума. Медленно, держась за перила, он поднимается по лестнице, минует зевак; ему холодно, с брюк стекает вода. Садится в пятнадцатый трамвай и закрывает глаза от усталости.

Но его тут же начинают тормошить. «Эй, парень, кто платить-то будет? Дух святой?» Он, не глядя, лезет в карман и вытаскивает проездной, весь размокший; слышен крик водителя: «Вот-вот, напьется, вываляется в луже, а в трамвае потом свинарник!»

Опять закрывает глаза и уже не видит, как все оборачиваются в его сторону. Его знобит, к горлу подступает дурнота. Он выходит из трамвая, бредет домой, шатаясь, поднимается по лестнице, звонит — и последнее, что еще до него доходит, это отцовская затрещина и слова: «Погляди-ка, до чего хорош! Даже стоять не может. Черт побери, ну уж на этот раз я ему устрою».

Но ему на все плевать, оглушает пронизывающая боль в висках, и он куда-то проваливается, летит в головокружительную бездну.

Перевод с чешского И. Безруковой.

Марина Череткова-Галлова ПРИГОВОР

К горлу подкатывает то ли смех, то ли плач, охваченная непонятной радостью, не владея собой, она кидается к окну, отодвигает занавеску, но машины уже и след простыл, вот и хорошо, уже уехала, сгинула в темной глубине улицы, сумрак поглотил и машину, и Камила, вот и хорошо, говорит себе Анка. А ведь всего минуту назад она проводила его до калитки и сказала не без упрека: «Отчего ты так на меня смотришь, иль не нравится что?» Он точно ждал этих слов, люблю, вырвалось у него, смотреть на тебя, напротив, очень ты мне нравишься, оттого и смотрю, нравится, как ловко ты со всем управляешься, любы мне и руки твои — никогда они не знают покоя. И, схватив ее за руки, стал целовать их, но тут она вырвалась и вернулась в дом сама не своя. И вот стоит теперь у окна и заново все переживает, и эти его слова, так ее разбередившие, отгоняет их от себя и тешится ими, как только женщины умеют тешиться ласковыми мужскими словами, душа ее зазывает их в укромный свой уголок, как зазвала она его самого сегодня на ужин. Поужинай с нами, если домой не торопишься, вырвалось у нее невольно, когда он подвез ее к дому. Она была благодарна ему уже за то, что он с такой готовностью съездил в аптеку за лекарством для малыша, а уж отвозить ее домой и вовсе был не обязан, да она и не просила, сам вызвался. Ну и пускай, по крайней мере, собственными глазами увидел, каково живется разведенной женщине с тремя детьми, через стенку с бывшим мужем-пьяницей, занимающим вторую половину дома, несладко живется, а тут еще эти тридцатикилометровые, изо дня в день, поездки на работу, где у нее, у мастера, под началом три десятка баб.

Дорогой их захватил дождь, зарядил не на шутку, дворники не успевали сгонять со стекол воду, пришлось остановиться среди полей у рощи, что это там пахло — прелые прошлогодние листья, невидимые глазу оливы?

Пройдемся немного, сдавленным голосом предложил он и подал ей руку, но держался скромно, только помогал продираться сквозь мокрые заросли, дождь все не кончался, а она беззаботно смеялась, уж и не упомнит в себе такой беззаботности, он промок до нитки, шел и поглядывал на нее задумчиво, а вот она потом совершенно бездумно его пригласила, безо всякого умысла, ведь до самого того дня, когда ему довелось забежать к ним в молочный цех, они почти не замечали друг друга, общались лишь постольку, поскольку того требовала работа. Камил пришел на их предприятие недавно, молодого инженера назначили заместителем начальника производства, она же работала мастером уже не один год. Непонятно, как оно получилось, кто из них был рассеянней в тот момент, когда Камил, столкнувшись с нею, выбил у нее из-под мышки пачку отчетных ведомостей; женщины закатились хохотом, а толстуха Йолана, фасовщица на кефире, крикнула ей: вы от него держитесь подальше, ох, шустрый малый! Бумаги разлетелись по мокрым каменным плитам, у Анки екнуло сердце, хоть и старалась она казаться равнодушной, ничего, мол, такого не произошло, а ведь произошло — руки их встретились, и оба застыли, ничего страшного, тараторила она, все равно у меня там убытки подсчитаны неправильно, зайду к завлабораторией, восстановлю по ее записям, ничего страшного, повторяла, уже поднимаясь по лестнице, а он шел за нею по пятам, потом вдруг пригласил на кофе, и с тех пор они не упускали случая перекинуться словом-другим, вместе ходили перекусить, и на работе уже стали поговаривать…