Соло для оркестра

Вацлав Стах, заведующий отделением банка, перевез мать из деревни к себе на городскую квартиру. Тем самым и нравственный долг исполнен, рассуждал он, и, кроме того, наконец-то будет возможность вволю насладиться любимым занятием — коллекционированием марок.

— Я взял к себе мать вовсе не для того, чтобы козырять сыновними чувствами, — втолковывал он знакомым. — Просто хочется, чтобы она на склоне лет пожила в свое удовольствие. В сельхозкооперативе обойдутся без нее.

А своему приятелю Гошеку, такому же завзятому филателисту, увлекавшемуся сверх того еще и графологией, Стах говорил:

— Только так, по моим понятиям, дети должны относиться к родителям. Потому что… да вы сами знаете, как тяжело старому человеку жить одному. А женщине в особенности.

Гошек слушал с пониманием — ведь несколько лет назад он похоронил преданную жену, с тех пор жил один и упорно искал помощницу по хозяйству, которая, как он подчеркивал в своих объявлениях, регулярно публикуя их в еженедельнике «Голос юга», станет равноправным членом его скромной семьи. А пока жил один и со всей возможной тщательностью изучал письма, приходившие в ответ на его объявления. Пользуясь своими познаниями в графологии, загадки которой волновали его не меньше, чем филателия, Гошек изучал и за все время не смог отобрать ни одного письма, почерк которого характеризовал бы претендентку с наилучшей стороны.

Как-то раз, когда друзья рассматривали блоки Боснии и Герцеговины, Гошек сказал:

— Представьте, я ни разу не получил ответа, где бы почерк не указывал на определенный человеческий недостаток. Я могу продемонстрировать вам особенности письма, на основании которого вы распознаете в одном случае эгоизм, в другом легкомыслие, в третьем равнодушие — скверная черта, не правда ли? — а то и безалаберность. Судите сами, может ли безалаберная женщина быть хорошей хозяйкой? Надеюсь, вы меня понимаете? В общем, как ни печально, я опять ни на ком не остановился.

Стаха его заботы не очень-то занимали. Он утвердительно кивал, но думал о собственном доме. Его жена, активная общественница, с приездом матери приобрела прекрасную помощницу.

— У нее такой характер, — Стах имел в виду свою мать, — у нее такой характер, милый Гошек, что она совершенно не позволяет себе отдыхать. Она из породы женщин, не выносящих праздности. Мать из деревни, понимаете? А там люди не привыкли бездельничать.

Между тем супруга Стаха весьма хитроумно использовала доброту его матери, о чем тот и не подозревал. Пани Стахова сообразила, что достаточно лишь упомянуть при матери о накопившихся делах — ничего не требуя, боже упаси, разве у нее есть на это право? — лишь упомянуть, и мать все поймет и все сделает.

Вот какую игру придумала молодая хозяйка. Перед тем как уйти на службу, она, взяв детей за руки и обернувшись в дверях, с грустью глядела на гору грязной посуды и говорила: «Ах, дети, вот бы к вам сегодня пришел добрый волшебник… Как бишь его зовут, Яроушек?.. Ах да, домовой. Давайте пригласим его… Хотя нет, зачем приглашать? Он наверняка притаился где-нибудь в цветочком горшке и подглядывает… Было бы замечательно, если б он вымыл посуду, правда, дети? И достирал грязное белье, которое осталось в ванной…

Двери захлопываются, слышится топот ног, удаляющийся смех.

Вечером пани Стахова возвращается с работы, ведя за руки детей. «Дети, посмотрите, добрый волшебник нас услышал и вымыл тарелки… Ах, он даже постирал… Ну что вы, мамочка, я, конечно, знаю, что это все вы… Я пошутила, вы очень добры, огромное спасибо!»

После ужина Стахова сидит у телевизора, мамочка чинит белье, а хозяин ненадолго отрывается от своих марок, чтобы помочь другу составить очередное объявление для «Голоса юга». Они вычеркивают одни слова, заменяют другими, более точными и выразительными, и наконец, завершив свой труд, со спокойной совестью возвращаются к излюбленным занятиям. А объявление пан Гошек завтра же пошлет в редакцию, чтобы оно попало в очередную рубрику «Знакомства».

— Вы не поверите, старина, как точно я определяю по почерку не только характер человека, но и его душевное состояние — печаль из-за одиночества и разочарований, боль несбывшихся надежд. Не раз мне приходило в голову, что, читая эти письма, я проживаю чужие жизни. Вы меня понимаете, дружище?

Стаха в этот момент занимала неизвестная ему прежде зубцовка купленных вчера марок. Тем не менее он поддержал разговор.

— Дорогой Гошек, — сказал он, — наши взгляды во многом совпадают, но сейчас, вы меня извините, ваши слова не находят отклика в моей душе. Все дело в том, что вы лишены того счастья, которое судьба послала мне. У меня спокойная, упорядоченная жизнь, согретая присутствием матери. А ваша мать, дорогой друг, насколько я помню, умерла вскоре после того, как вы закончили учебу. Простите, если я неделикатно касаюсь ваших чувств, но, понимаете, вам не хватает именно того, чем я, к примеру, не обижен. Я не поэт, но меня чрезвычайно волнуют стихи, прославляющие мать. У меня самого нет слов, могу только сказать: мама для моей семьи — это все.